– Дура, – говорит он, но его никто не слышит.
– Сам ты дурак, – раздается позади него голос Бога. Вынув из ушей затычки, он оборачивается. В лунном свете появляется зыбкий черный силуэт.
– Я же говорила тебе, чтобы ты этого не делал, – слышит он голос Бога, ее голос.
– Здесь же никого, – отвечает он, перекидывая ружье на другое плечо и снова вспоминая деревянного дровосека.
– Больше не буду повторять.
– Я не знал, что ты здесь.
– Только я решаю, можно тебе кому-то показываться или нет.
– Я достал тебе «Поля и реки». Две штуки. И глянцевую бумагу для лазерных принтеров.
– А «Ужение спиннингом», две штуки, и два журнала «Рыбная ловля»?
– Полл их стащил. Сразу шесть мне было не вынести.
– Тогда возвращайся и возьми еще. Ну почему ты такой тупой?
Она – Бог. Коэффициент умственного развития у нее зашкаливает за сто пятьдесят.
– Будешь делать, как я скажу, – говорит она.
Бог – это женщина, и нет другого Бота, кроме нее. Она стала Богом после того, как он поступил плохо и его отправили туда, где холодно и все время идет снег. А когда он вернулся, она уже превратилась в Бога и сказала ему, что он ее карающая десница. Что-то вроде святой инквизиции. Свин.
Он смотрит, как она уходит, растворяясь в темноте. Потом слышится шум двигателя, она уезжает по шоссе. А он начинает гадать, будут ли они когда-нибудь опять заниматься сексом. Он думает об этом постоянно. Когда она стала Богом, о сексе пришлось забыть. Она объяснила, что теперь у них святой союз. Она спит с другими, а с ним у нее ничего не может быть, потому что он ее карающая рука. Она смеется: нельзя заниматься сексом со своей собственной рукой. Это все равно что трахаться в одиночку. Она все время смеется над ним.
– Ну и дура же ты, – говорит Свин мертвой кошке.
Ему хочется заняться сексом прямо сейчас. Глядя на кошку, он снова переворачивает ее ногой, вспоминая голое тело своего бога, на котором были нарисованы руки.
* * *
– Я знаю, что ты хочешь этого, Свин.
– Да, хочу.
– Я знаю, куда ты хочешь положить руки. Ведь ты хочешь этого?
– Да.
– Ты хочешь положить их туда, куда я разрешаю их класть другим.
– Я не хочу, чтобы ты разрешала это другим. Только мне.
Она велела ему нарисовать красные отпечатки рук в тех местах, где ее трогают другие, на тех самых местах, к которым прикасался он, когда поступил плохо, и его отослали туда, где холодно и идет снег. Там его поместили в машину, которая перетряхнула все его молекулы.
Глава 15
На следующий день, во вторник, небо заволокло тучами. Мертвая кошка совсем окоченела, и ее беременное тело облепили мухи.
– Посмотри, что ты наделала. Погубила всех своих детей. Ну разве не дура?
Свин топнул ногой. Мухи разлетелись, как искры из костра. Но потом снова зажужжали вокруг. Он стоял и смотрел на мертвую тварь, по которой ползали мухи. Просто стоял и смотрел, не испытывая никаких чувств. Потом присел на корточки, опять распугав мух, и тут почувствовал ее запах. На него повеяло смертью. Спустя несколько дней этот душок превратится в зловоние, которое разнесется на всю округу. В ее раны мухи отложат яйиа, и вскоре труп будет кишеть червями. Но Свина это ничуть не беспокоило. Ему нравилось наблюдать за распадом некогда живой плоти.
Он направился к заброшенному дому, прижав к груди ружье, как маленького ребенка. Со стороны шоссе доносился шум машин, но вряд ли сюда кто-нибудь завернет. В конце концов это место, конечно, обнаружат. Но не сейчас. Он поднялся на полусгнившее крыльцо, стуча ботинками по прогибающимся доскам. Толкнув дверь, очутился в темном пыльном помещении. Даже в солнечные дни в доме было темно и душно, а сейчас, когда приближалась гроза, здесь вообще было нечем дышать. Было уже восемь утра, но внутри все еше царила ночь. От жары и духоты он покрылся испариной.
– Это ты? – послышался голос из темноты.
Он доносился из задней части дома, где ему и положено было быть.
У стены притулился убогий стол, сделанный из куска фанеры, положенной на шлакобетонные блоки. На нем стоял небольшой аквариум. Свин направил на него ружье и включил подсветку. Яркий луч упал на стекло, осветив огромного черного тарантула, сидевшего внутри. Паук застыл на грязной подстилке из песка и древесных опилок между мокрой губкой и большим камнем. В углу аквариума сновали потревоженные светом тараканы.
– Подойди ко мне, – позвал его голос.
Он звучал настойчиво, но уже гораздо слабее, чем раньше.
Свин и сам не знал, как ему относиться к этому голосу. Нет, все-таки хорошо, что он еще не затих. Он снял с аквариума крышку и нежно заговорил с пауком. Облысевшее брюшко насекомого было покрыто коркой из клея и желтой запекшейся крови. Свин задохнулся от ненависти, вспомнив, почему паук облысел и чуть не истек кровью. Он так и останется лысым до следующей линьки. Если только доживет до нее.
– Ты ведь знаешь, кто в этом виноват? – спросил Свин пауку. – И я ведь так этого не оставил, правда?
– Иди сюда, – снова раздался голос. – Ты меня слышишь?
Паук не шевелился. Он может умереть. Скорее всего так и будет.
– Извини, что меня так долго не было. Ты, наверно, без меня скучал, – сказал Свин пауку. – Я не мог взять тебя с собой, ведь ты неважно себя чувствуешь. Пришлось далеко ехать. И там было холодно.
Он наклонился над аквариумом и нежно погладил паука. Тот не пошевелился.
– Это ты?
Голос ослабел и охрип, но в нем звучала прежняя настойчивость.
Он попытался представить, что будет, когда голос совсем замолкнет, и почему-то вспомнил мертвую кошку, окоченевшую и облепленную мухами.
– Это ты?
Он продолжал держать палец на кнопке, и луч света падал туда, куда он направлял ружье, освешая грязный деревянный пол, засыпанный высохшими оболочками от яиц, отложенных насекомыми.
– Эй! Отзовись!
Глава 16
Джо Эмос надел на восьмидесятифунтовый блок из оружейного желатина черную кожаную куртку, в которых обычно ездят мотоциклисты, и застегнул молнию. Сверху он поставил блок поменьше, украсив его темными очками и черной косынкой с рисунком из черепов и костей. Все это происходило в лаборатории экспертизы огнестрельного оружия.
Отступив на шаг, Джо с восхищением посмотрел на свою работу. Он был доволен, но чувствовал себя немного усталым.
Вчера он долго засиделся со своей новой пассией и слишком много выпил.
– Правда, смешно? – повернулся он к Дженни.
