– Печатные буквы начинающего писать, – вслух подумала я. – Кто-то огражденный от мира, никогда не показывающийся другим, не посещающий школу, но получающий образование дома.
Доктор Стван замолчала.
– Только семья может защитить его с самого рождения. Только очень влиятельная семья может обойти закон, позволяя такому уроду продолжать безнаказанно убивать. Она покрывает его, не желая привлекать к себе внимание.
Доктор Стван слушала затаив дыхание, словно каждое сказанное мной слово задевало ее и вызывало все большую тревогу.
– Семья Шандонне знает точно, что означают эти волосы и неправильно расположенные зубы, – сказала я. – И Оборотень знает. Конечно, знает и наверняка считает, что и вы располагаете информацией, даже если вам ничего не сообщают из лаборатории, доктор Стван. Думаю, он пришел к вам домой, поскольку вы увидели его отображение в том, что он делает с телами. Видели его позор, или он просто полагает, что видели.
– Позор?..
– Не думаю, что целью записки было заверить вас в том, будто это не повторится еще раз, – продолжала я, не обращая внимания на вопрос. – Полагаю, он издевался, подразумевая, что может делать все, обладая суверенитетом неприкосновенности. И он вернется опять, и тогда у него все получится.
– Но он вроде бы уехал к вам, – произнесла в ответ доктор Стван.
– Очевидно, что-то изменило его планы.
– А позор, о котором, по его мнению, я узнала? Я же не успела разглядеть его в темноте.
– Нам достаточно того, что он делает со своими жертвами. Волосы не с головы, – сказала я. – Они с его тела.
Глава 36
В жизни я встречалась только с одним случаем гипертрихоза, когда стажировалась в Майами и работала в педиатрическом отделении. Мексиканка родила девочку, а через два дня младенец покрылся мягким светло-серым пушком длиной почти в два дюйма; толстые пучки торчали из ноздрей и ушей. У нее была фотофобия: глаза слишком чувствительны к свету.
У многих людей, страдающих гипертрихозом, наблюдается избыточный рост волос на всем теле за исключением слизистых оболочек, ладоней и ступней, а в исключительных случаях, если их не сбривать, волосы на лице и брови могут достигать такой длины, что начинают завиваться и лезть в глаза. Другими симптомами могут быть аномальное формирование зубов, неразвитые гениталии, избыточное количество пальцев на руках и ногах, а также асимметричное лицо.
В древние времена некоторых подобных несчастных показывали в бродячих балаганах или продавали в королевские дворцы как шутов. Других считали оборотнями.
– Мокрые грязные волосы. Как у мокрого грязного животного, – предположила доктор Стван. – Интересно, неужели я увидела только его глаза, так как лицо было покрыто волосами и не отсвечивало? Вероятно, он держал руки в карманах, потому что на них тоже длинная шерсть?
– Разумеется, он не может появляться в обществе, – ответила я. – До тех пор пока не стемнеет. Стыд за свою внешность, светобоязнь, а теперь и убийства. В любом случае он должен ограничивать свою деятельность темным временем суток.
– Мне кажется, он мог бы бриться, – задумчиво заметила доктор Стван. – По крайней мере брить видимые участки тела: лицо, лоб, шею, руки.
– Некоторые волосы, обнаруженные нами, сбриты, – сказала я. – Если он был на судне, ему приходилось что-то предпринимать.
– Он, должно быть, раздевается, хотя бы частично, когда убивает, – подсказала она. – Ведь Оборотень оставляет волосы на месте преступлений.
Мне было интересно, насколько развиты его гениталии и имеет ли это отношение к тому факту, что он раздевает свои жертвы только до пояса. Возможно, вид половых органов взрослых женщин напоминает ему о своей несостоятельности как мужчины. Я могла лишь представить его унижение и ярость. Родители, как правило, склонны избегать младенца с врожденным гипертрихозом, особенно если это семья влиятельных Шандонне, живущая на элитном острове Сен-Луи.
Я представила этого мучимого стыдом ребенка, напоминающего обезьяну, живущего во мраке семейного средневекового дома и выходящего на улицу только ночью. Преступный картель или нет, состоятельная семья с уважаемым именем, вероятно, не хотела, чтобы мир узнал об их сыне.
– Всегда есть надежда на то, что во Франции ведется регистрация, которая даст возможность узнать, рождались ли дети с таким диагнозом, – сказала я. – Это не сложно проследить, поскольку гипертрихоз довольно редкое явление. Один на миллиард или около того.
– Никаких записей не будет, – сухо констатировала Стван.
Я ей поверила. Семья наверняка позаботилась об этом. Ближе к полудню я покинула доктора Стван со страхом в сердце и добытыми уликами в чемоданчике. Я вышла через черный ход, где в ожидании очередной печальной поездки стояли фургоны со шторками. Мужчина и женщина в темной траурной одежде ждали на черной скамейке напротив старой кирпичной стены. Он, уставившись в землю, держал в руке шляпу. Она подняла осунувшееся от горя лицо и посмотрела на меня.
Я быстро шагала по булыжной мостовой вдоль Сены, когда передо мной возникли ужасные образы. Я представила страшное лицо Оборотня, высвечивающееся из темноты, когда жертва открывала перед ним двери, как он крадучись бродит, словно ночной зверь, выжидая удобный момент, чтобы накинуться и искусать. Он мстит всем за свою жизнь, демонстрируя жертвам свою внешность. В их ужасе он чувствует власть.
Я остановилась и осмотрелась. Автомобили быстро двигались непрерывным потоком. Я почувствовала беспомощность, когда из-под колес рычащих машин мне в лицо полетел песок, я не имела понятия, как поймать такси. На трассе невозможно было остановиться. На прилегающих улицах, по которым я шла, машин почти не было, поэтому и там у меня не осталось надежды поймать такси.
Я запаниковала. Побежала назад вверх по каменным ступенькам в парк и села на скамейку, переводя дыхание, а запах смерти продолжал сочиться сквозь цветы и деревья. Я закрыла глаза и повернулась лицом к зимнему солнцу, ожидая, пока сердце не начнет биться спокойнее, а по телу под одеждой стекали капли холодного пота. Руки и ноги онемели, коленями я сжимала свой алюминиевый чемоданчик.
– Судя по вашему виду, вам нужна помощь, – неожиданно прозвучал надо мной голос Джея Телли.
Я испуганно подскочила.
– Простите, – мягко сказал он, садясь рядом. – Не хотел вас напугать.
– Что вы здесь делаете? – спросила я, а в это время в голове бешено путались мысли.
– Разве я не говорил, что мы будем присматривать за вами?
Он расстегнул кашемировое пальто табачного цвета и вынул из внутреннего кармана пачку сигарет. Прикурил свою и дал прикурить мне.
– Вы также говорили, что для вас слишком опасно здесь появляться, – обвинила я. – Поэтому я иду, делаю свою грязную работу, и вдруг появляетесь вы в этом дурацком сквере прямо перед входными дверями Института судебной медицины.
