– Да, – ответила я. – Наверное, меня нужно будет забрать.
Грузовик Марино с толстыми цепями на колесах почти час крутил по дорогам Ричмонда, прежде чем я добралась до работы. На стоянке не было ни одной машины. Мы осторожно дошли до здания, чуть не упав несколько раз из-за сильного гололеда, по которому мы прокладывали путь первыми. В кабинете я повесила куртку на спинку кресла, и мы с Марино переоделись в раздевалке.
Фельдшеры погрузили тело на передвижной стол для вскрытий, поэтому нам не пришлось перекладывать его с каталки. Я расстегнула молнию мешка в жуткой тишине пустого театра, где правила смерть, и откинула окровавленные простыни. Под ярким светом раны женщины выглядели еще ужаснее. Отрегулировав кронштейн флюоресцентной лампы с увеличительным стеклом, я пристально оглядела тело.
Ее кожа превратилась в безжизненную потрескавшуюся корку засохшей крови с порезами и провалами ран. Я собрала волоски – несколько десятков знакомых светлых, по-детски тонких волосков и разложила их по бумажным конвертам, чтобы высушить. Длина большинства волосков составляла пятнадцать – двадцать сантиметров. Они прилипли к ее животу, плечам и груди, но я не обнаружила их на лице.
Часы незаметно скользили, унося с собой утро, но сколько я ни старалась найти логичное объяснение, как были порваны плотно связанный свитер и бюстгальтер, оставалось только одно: убийца порвал их голыми руками.
– Никогда не видела ничего подобного, – сказала я. – Он должен обладать невероятной силой.
– Может, он подсел на кокаин, или "ангельскую пыль"
[4]
, или еще какую-нибудь гадость в этом роде, – ответил Марино. – Это может объяснить то, что он с ней сделал. А также патроны «голд-дот», если он толкает наркоту на улице.
– По-моему, об этих патронах что-то говорила Люси, – вспомнила я.
– Ходовой товар у бандитов. Их очень любят наркоманы.
– Если бы убийца находился в наркотическом опьянении, – заметила я, убирая волоски в другой конверт, – то вряд ли он был так организован. Он вывесил табличку "Закрыто", запер дверь и не вышел через заднюю дверь, снабженную сигнализацией, пока не сделал все, что ему требовалось. И возможно, даже помыл руки.
– Улики этого не показывают, – сообщил мне Марино. – Никаких следов в раковине или туалете. Никаких окровавленных полотенец. Ничего. Нет даже отпечатков на двери, через которую он выходил со склада, поэтому я думаю, он чем-то – может быть, частью одежды или бумажным полотенцем – открыл дверь, чтобы не оставлять на ручке кровь и отпечатки пальцев.
– Это не похоже на спонтанные действия. Человек, находящийся под влиянием наркотиков, не ведет себя так.
– Мне все же хочется думать, что он наркоман, – мрачно сказал Марино. – Нас ожидают проблемы, если он окажется каким-нибудь Рэмбо или Терминатором. Жаль, что...
Он запнулся, и я поняла, о чем он жалеет – что с нами нет Бентона, который смог бы нам помочь. Все же легко полагаться на мнение другого человека, когда не все версии требуют экспертной оценки. Каждое преступление вызывает определенные эмоции. Создавалось впечатление, что это убийство произошло в результате бешенства и неистовства. Оно только усилилось, когда я обнаружила обширную травматическую область неправильной формы. Изучив ее через увеличительное стекло, я заметила маленькие криволинейные отметины.
– Следы укусов, – сказала я.
Марино подошел посмотреть.
– То, что от них осталось. Нанесены с грубой, свирепой силой.
В поисках других укусов я переместила лампу и обнаружила два следа на боковой поверхности правой ладони женщины, один на левой ступне и два на правой.
– Господи, – пробормотал Марино тоном, который я редко от него слышала.
Он, вытаращив глаза, уставился на ноги женщины.
– С кем мы имеем дело, док? – спросил он.
Все следы укусов были обезображены, я могла разглядеть только ссадины от зубов и не более. Выемки, необходимые для снятия слепка, оказались уничтожены. Нам ничто не могло помочь. Осталось слишком мало следов для идентификации.
Я взяла мазки на слюну и стала поочередно фотографировать следы, пытаясь представить, что чувствовал убийца, кусая ладонь и ступни женщины. Может быть, он все-таки знал ее? Возможно, ее руки и ноги являлись для него каким-то символом, напоминанием того, кем она была?
– Значит, он кое-что понимает в уликах, – сказал Марино.
– Похоже, он знает, что человека можно идентифицировать по отпечаткам зубов, – ответила я, обмывая тело водой из шланга.
– Бр-р, – поежился Марино. – Мне становится холодно каждый раз, когда вижу, как ты это делаешь.
– Она этого не чувствует.
– Очень хочется верить, что она не чувствовала ничего и вчера вечером.
– По всей видимости, к тому времени как он начал издеваться, она была мертва или при смерти.
Вскрытие обнаружило еще одну деталь, усиливавшую ужас произошедшего. Пуля, которая вошла в шею Ким Люонг и порвала сонную артерию, повредила также позвоночник между пятым и шестым шейными позвонками, мгновенно парализовав ее. Женщина была в состоянии дышать и говорить, но не могла двигаться, когда убийца волок ее по проходу и кровь лилась на полки с продуктами. Руки были беспомощно раскинуты, поэтому она не могла зажать рану на горле. Я представила ужас в ее глазах. Услышала тихие стоны умирающей женщины, подозревающей, что случится с ней дальше.
– Проклятый ублюдок! – произнесла я.
– Жаль, что теперь таких сволочей казнят при помощи инъекций, – зло сказал Марино. – Их нужно поджаривать. Они должны задыхаться в душегубках, пока не выскочат их хреновы глаза. Вместо этого мы провожаем их в спокойный вечный сон.
Я быстро сделала обычный Y-образный надрез от ключиц до грудины и дальше, к лобковой кости.
– Думаешь, любой человек сможет со спокойным сердцем всадить иглу со смертельным уколом ему в руку, док? Сможет пустить газ или, пристегнув преступника к электрическому креслу, включить рубильник?
Я не ответила.
– Я часто об этом думаю, – продолжал Марино.
– Я бы тебе этого не советовала, – заметила я.
– Я уверен, что сможет, – не успокаивался он. – И знаешь, что еще? Я думаю, некоторым это понравилось бы, только они боятся признаться в этом даже самим себе. Иногда мне и самому хочется кого-нибудь убить.
Я покосилась на него. Кровь забрызгала пластиковую маску и пропитала длинные рукава его халата.
– Вот теперь ты меня действительно беспокоишь, – сказала я, не покривив душой.
– Понимаешь, по-моему, многие чувствуют то же самое, только не признаются в этом.
