6
Растворилась инфанта испанская в улочках кривых. Затерялась. Не ищите ее в говорливой толпе, в суете, в шуме и крике, в бесконечных подвалах-переходах среди миллиона вещей, среди грохота и топота, среди плачущих и поющих, на улицах, где жалобно мяукают бездомные кошки с поломанными хвостами, с облезлыми ребрами-каркасами, где в вонючих закоулках копошатся в лужах нечистот злые, как крысята, тощие дети, где звенят гитары, гремят песни и бушует веселье, где прекрасные девушки продают любовь в изобилии по доступным каждому ценам, гордо пряча под роскошными юбками стройные ноги, на которых прекрасными розами расцвели первые робкие язвы сифилиса.
Пропала Настя Жар-птица. Пронесло ее через блеск и грохот, через скрип и визг, через ароматы и вонь и вынесло поздней ночью на прекрасный бульвар прямо у набережной. От бульвара – переулки. Точно как в подземном городе Москва-600. Только там безлюдно, а тут народ валом валит. Срамные девушки – стайками. На углах – чернявые гибкие парниши: штаны широченные по последней моде. Груди настежь. Цепи золотые бренчат. В карманах ножи да кастеты. А морды наглые.
Только сейчас Настя вспомнила, что целый день по душному городу ходила, что ночь не спала, что не ела ничего. Да и до того у нее не праздник был, а занятия бесконечные, интенсивные. Устала она. И идти ей некуда. Это очень плохо: оказаться ночью в чужом потном городе без единой песеты в кармане, когда никому ты не нужен, когда никто нигде не ждет тебя, когда никто тебе помочь не может.
Обратили на нее внимание. Из дверей трактиров и пивных ей посвистывают. А Настя обстановку оценивает. Что нужно? Нужны деньги. А еще штаны нужны. Ей бы мальчишкой-оборванцем нарядиться, чтоб глаза на нее не пялили, чтобы вниманием не ласкали, чтобы взглядами не насиловали.
А где денег взять? Где штаны достать темной ночью? Где девушки испанские деньги добывают после заката?
Присмотрелась Настя. Решилась. Другого нет у нас пути. Стоит у стенки под фонарем девушка-срам, грудищами как шлагбаумом народу путь перекрывает. Ступней правой – упор в стену. Оттого колено круглое сквозь юбки разрез вперед вынесено, путь народу преграждает, как и груди испанские. Кто ни пройдет, всяк на тех грудищах взгляд задержит, потом еще и колено оценит, вытрет слюни и мимо валит. А рядом – такая же срам-девица. Только грудью круче, только коленом выше.
Вот между двух грудастых под фонарем Настя и встала. Одним грудастые нравятся, а другим, может быть, девочки нравятся совсем тоненькие, вовсе без всякой груди выпирающей. Одним глаза черные, испанские, горящие подавай и конскую гриву черных волос с фиолетовым отливом, а кому-то больше по душе глаза голубые, волосы русые и прическа совсем короткая под мальчика. Испанок шоколадных – табун, а беленькая девочка славянская одна только…
7
Трое их. В салоне. Гремят колеса. За окошком лес пролетает. Спецпоезд в Москву прет.
– Что это было?
– Точно говорю, Трилиссер вздохнул уж очень глубоко. Может же быть такое, так вздохнешь, что голова лопнет?
– Может, это от напряжения мысли? Так долго над планом ликвидации Троцкого думал, что…
– Над планом ликвидации Троцкого Трилиссер не думал. План ему я подсказал. Над планом я все время думаю. У меня же голова не лопнула.
– А ведь треснула, как тыква.
– Как лампочка.
– Кабалава! Ты где, мерзавец?
Выскочил из соседней двери начальник спецпоезда:
– Тут я, товарищ Берия!
– Передай радистам – пусть начальнику Калининского НКВД шифровку бросят: к дому отдыха – три полка чекистов. В радиусе два километра на каждую спичку внимание обратить, на каждый след, прочесать все, всех собак управления НКВД на поиск.
8
Тут же гибкий чернявый, как чертик из коробочки, вынырнул:
– Это мой тротуар. Цены тут – три песеты за сеанс. После каждого сеанса – две песеты мне отдашь, одну себе забирай.
– Я не по этой линии. Я тут работать не буду, – Настя возражает.
– Хорошо. Потом разберемся. А меня помни. Я этому тротуару хозяин. – Чуть отвернулся гибкий чернявый, невзначай ручку ножа из кармана показал.
9
Машина серебряная. Крылья черные. «Лагонда» 1938 года. Знающие все эксперты объявили: это и есть вершина творения, придумать что-либо великолепнее этого невозможно. Спорить с экспертами – дело пропащее. Это нам сейчас такие заявления смешными кажутся. Но если на ту «лагонду» смотреть из 1939 года, из первой его половины, то сомнения отпадут: лучше этого быть ничего не может.
Именно такая машина с верхом открытым тут же перед Настей и остановилась. Красивый седой дядька за рулем. Бриллиант на руке в пару каратов. Рубаха шелковая. Запах одеколона французского. Сисястыми шоколадными испанками пресытился он. А тут появилась на бульваре тоненькая беленькая девочка славянская. По тормозам врезал так, что завизжали колеса и асфальт под ними. А если бы не он, то тут бы Настю спортивная «альфа» подхватила. Не выгорело «альфе». Ничего, через двадцать минут девочка освободится…
– Эй, сеньорита, я девочкам по три песеты даю. А тебе дам пять!
Усмехнулась Настя:
– Сто.
10
Берия зверем смотрит. В пространство. Взгляд его – нерасшифрованный взгляд крокодила, непонятный взгляд. Цепенеют люди под бериевским взглядом. Ест он траву кавказскую. Рукой. Низко к тарелке голову наклоняя. А наклонив голову, не в тарелку смотрит, но на каждого за столом. По очереди. Долгим пристальным взглядом. Глазами их не отпуская.
Наклонил голову Лаврентий Павлович к самому краю тарелки. Ухватил пальцами травы пук. Застыла голова над тарелкой. И рука застыла:
– Может, не вокруг, а на самой даче искать надо?
– Кроме нас никого там не было.
– А если невидимка?
– Какая невидимка?
– Мессер! Твою мать!
– А ведь правда. Мессер невидимым прикидываться может…
– Где он?
– По моим сведениям, Мессера уже пару недель никто нигде не видел.
– Знаю решение. Это Гуталин нам силу показывает. Пугает. Для того Мессера подослал.
– И что?
– Трилиссера убил Мессер.
– Чем?
– Взглядом! Твою мать!
11
Есть правило: каждый от судьбы получает ровно столько, сколько у нее просит. Мечтай о малом, мало от судьбы и получишь. А у Насти Жар-птицы огромный замах, и мечты ее беспредельны.
Оскалился элегантный в «лагонде»:
– Ну и запросы у тебя! Ладно, дьявол с тобой. Садись. Я дам тебе сто песет.
12
Давным-давно наш чародей Рудольф Мессер мальчиком был. В школе учился. Школа та – в столице Австро-Венгерской империи. В прекрасном городе. В Вене. Прямо около центра. И не школа вовсе, а закрытый пансион: парк старинный за чугунными решетками, белочки по кедрам скачут, особняк красного кирпича, а углы белые, каменные, окна высокие, узкие, сверху круглые, двери резные, ручки на дверях – бронзовые лапы птичьи. Рядом – центр великого города, а тут – тишина и покой.
