— Назовитесь! — потребовал император.
— Я — Сивилла, — ответила женщина в белом платье. — Мне открыто прошлое и будущее, я исполнена мудрости и никогда не ошибаюсь. Поэтому мои приговоры всегда справедливы.
— Для кого приготовлен этот великолепный трон? — опять спросил император.
— Это мой трон, — ответила Сивилла. — Он вознесен над твоим, потому что и добродетели мои гораздо значительнее твоих. Ведь ты — всего лишь император Византии, в то время как я — Сивилла, воплощенная премудрость, которой открыты замыслы Господа. Но тот рыцарь, что окажется победителем в турнире, займет мой трон, и я с радостью уступлю ему мое место. Ибо мужество превосходит мудрость, и человеческое сердце, обиталище любви и отваги, гораздо важнее разума. Будь иначе, Господь поместил бы в центре человека не сердце, а голову и мозг. Но подобно тому, как полководец прячет самое ценное посреди воинов и не выставляет его при атаке вперед, сердце спрятано в средоточии тела и не выдается наружу.
— Кто же эти женщины с орудиями пытки? — продолжал спрашивать император.
— Это великие жены, принявшие страдание от любви, — отвечала Сивилла. — Королева Гиневьера, королева Изольда, королева Пенелопа, а также Брисеида, Дидона, Федра и Ариадна. Все они любили и были обмануты, кроме Пенелопы; но ей пришлось многое претерпеть ради своей любви.
— Для чего у них плети?
— Для того, чтобы карать, — ответила Сивилла очень сурово. — Каждый рыцарь, который на этом турнире будет выбит из седла и упадет на землю, попадет к ним в руки. И уж будьте уверены, они сумеют снять с него доспехи и высечь его в назидание всем неверным рыцарям и в утешение всем опечаленным женам. Ибо рыцарь, который верен своей даме, не может потерпеть поражение.
— Никогда в жизни я не слыхал ничего подобного! — воскликнул император. — Все это справедливо и обещает поучительное зрелище!
Он уселся на свое место, а Сивилла прошествовала к своему. И все женщины с плетьми устроились на помосте у ног своей госпожи.
Затем на ристалище вышли участники сражения, разодетые в роскошные доспехи. Все они представали перед императором, императрицей и принцессой и низко им кланялись, и каждый называл свое имя. Самым последним явился севастократор, и его вид показался наиболее удивительным из всех.
Тирант облачился в свой лучший доспех, однако правая его штанина была оставлена без поножей. Она сверкала драгоценными каменьями и благодаря такому убору выглядела не как человеческая конечность, а как некая волшебная колонна, которая внезапно обрела способность двигаться и отчасти сгибаться в колене.
Никто не понимал тайного смысла подобного убора, кроме принцессы, но Кармезина даже не покраснела, когда встретилась с Тирантом глазами. Напротив, принцесса слегка улыбнулась севастократору и протянула ему руку для поцелуя, произнеся ясным и твердым голосом:
— Я надеюсь, что вы победите на этом ристалище так же, как победили на поле боя, севастократор.
Государь, тайком наблюдавший за своей дочерью, пришел к выводу, что совесть ее совершенно чиста, равно как и совесть севастократора. Потому что Тирант смотрел на Кармезину чуть печально, а так выглядят мужчины, не получившие от возлюбленных драгоценного дара, которого добиваются. Кармезина же держалась победоносно, как девственница, неизменно побеждающая.
Среди придворных дам только Эстефания предавалась грусти, поскольку Диафеб отказался приехать на турнир, прислав ей письмо, в котором объяснял причину своего решения. Он должен был оставаться в Бельпуче и сторожить там Великого Турка, то есть продолжать осаду. И, пока долг принуждал его находиться вдали от милой сердцу подруги, он заклинал Эстефанию Македонскую не забывать о своих чувствах и клятвах.
«Ибо, вернувшись, первое, что я сделаю, — это превращу наш тайный брак в явный», — писал он в заключении.
Но Эстефания не могла не печалиться. Она совсем позабыла те времена, когда была счастлива в объятиях Диафеба, тогда как Кармезина печалилась из-за отсутствия Тиранта. Теперь герцогиня Македонская завидовала Кармезине и даже не хотела встречаться с ней глазами.
Когда все рыцари прошли перед государем и получили от него разрешение сражаться, внезапно явился еще один участник. В полном боевом облачении он въехал на украшенную городскую площадь и остановился, позволяя всем любоваться собой и дивиться его необыкновенному виду. Половина его платья была из алой парчи, другая половина — из фиолетового дамаста. Вышивка поверх дамаста изображала колосья, причем все зерна были жемчужными, а стебли — золотыми.
Узнать этого рыцаря не представлялось возможным, потому что лицо его было скрыто забралом, а говорил он измененным голосом. Единственным, что могло хотя бы косвенно указать на разгадку, был его меч, очень простой, совсем без украшений и, вне всяких сомнений, не раз побывавший в бою. Судя по этому мечу, рыцарь явился на турнир прямо с дороги.
У него имелся при себе щит с изображением рыцаря, которого ведет на цепи девица, и девизом «В плену у любви». Подобный девиз говорил многое и в то же время умалчивал о главном: об именах. А без называния имен самое откровенное и сердечное признание не имеет ни ценности, ни цены, потому что сходные чувства могут испытывать разные люди. И сказать «Любовь», но не сказать, кто любит, — все равно что показать сундук для приданого, красивый, но пустой.
Император пожелал знать, кто таков этот незнакомец, но тот ответил лишь одно:
— Я рыцарь, который ищет приключений.
Первым вышел против безымянного рыцаря герцог Синопольский.
С этим сеньором Тирант впервые встретился незадолго до празднества — прежде герцог Синопольский находился в своих владениях, не имея возможности отлучиться оттуда из-за множества турок, что осаждали его замки. Но когда севастократор начал одерживать одну победу за другой, турки оставили Синополь, и герцог смог вернуться ко двору.
Это был красивый, любезный сеньор старше Тиранта лет на десять. У него были густые каштановые волосы и черные брови, почти совершенно сросшиеся на переносице. Севастократор и герцог Синопольский сразу ощутили взаимную симпатию и договорились вместе с герцогом де Пера, что станут защитниками ристалища — иными словами, им предстояло принимать вызов от любого, кто пожелает с ними сразиться.
Герцог Синопольский был в наряде из золотой парчи на голубом фоне, и многие дамы залюбовались им, когда он надевал шлем и брал копье. Безымянный рыцарь спокойно ожидал его на краю поля.
Подали сигнал, и противники помчались навстречу друг другу. Первым ударом неизвестный рыцарь разбил щит герцога Синопольского, но щит с девизом «В плену у любви» устоял.
Императору принесли новое кушанье, и он дал знак обоим рыцарям продолжать сражение. Снова протрубили трубы, и соперники сошлись в единоборстве. На сей раз они, по взаимной договоренности, обменялись ударами мечей, наполнив площадь сверканием и звоном.
Когда сражающиеся немного утомились, а взоры зрителей отчасти насытились чудесным зрелищем, государь махнул платком. Слуги тотчас внесли на площадь десятки блюд, на которых лежали запеченные в перьях птицы — лебеди и утки. Слуги держали блюда на головах, так что издалека могло показаться, будто все эти птицы сами собою плывут по воздуху, желая поскорее быть съеденными.
