— Предатель! — прошептал Тирант. Он ощутил головокружение и вместе с тем радость, едва ли не благодарность за то, что покушение на его жизнь уже состоялось и больше не нужно об этом заботиться.
А герцог Македонский перехватил меч обеими руками и стал сражаться с турками как ни в чем не бывало. Он даже не смотрел на Тиранта.
Несколько знатных турецких баронов мчались к севастократору, желая покончить с ним; на эту задачу им указал Великий Турок.
— Если мы обезглавим армию греков, то они уже никогда не оправятся, — сказал своим рыцарям Великий Турок. — Пока жив Тирант, у нас мало надежды победить.
Но такой густой была толпа вокруг Тиранта, что лишь один из троих сумел пробиться к севастократору; еще один пал от руки герцога де Пера, а второй столкнулся с герцогом Македонским, и тот вынужден был принять бой.
Герцог Македонский выставил щит, намереваясь удержать удар вражеского копья. Однако турецкий барон был сильно раздосадован тем, что ему помешали напасть на Тиранта. Он ударил герцога Македонского с такой силой, что разнес в щепы его щит, а копье вонзилось в грудь герцога и вышло из спины.
Нанизанный на этот кол, герцог Македонский упал лицом в гриву своего коня, и конь вынес его из битвы. Чуть позднее Роберт Македонский умер, и это стало концом всех его злодеяний.
А Тирант схватился со знатным турком и искусно отразил несколько его ударов. Но второй турок — тот, что убил герцога Македонского, — подоспел на подмогу своему собрату, и они насели на севастократора вдвоем. И когда один поразил Тиранта в плечо, второй ударил копьем его коня.
Тирант рухнул на землю и опять потерял сознание. На сей раз забытье длилось почти минуту и было совершенно черным, без видений. Тирант пошевелился. Встать он не смог — упавший конь придавил его к земле. А враги готовились уже нанести сраженному последний удар и покончить с худшим врагом Великого Турка.
Один из турок уже сходил с коня, чтобы наклониться над простертым на земле Тирантом и перерезать ему горло. Этот турецкий барон уже занес ногу над ленчиком седла, но подоспевший вовремя граф де Сен-Жорди пронзил ему бедро насквозь.
— Давайте руку, мой господин, — услышал Тирант. Он повернулся на голос и увидел, что рядом с ним стоит Сверчок.
Тирант ухватился за протянутую ему руку — она была теплой и крепкой — и, прилагая огромные усилия, все-таки выбрался на свободу. Он хотел поблагодарить Сверчка и попросить его больше никуда не отлучаться, но юноша уже исчез.
Тирант едва успел отразить направленный на него удар турецкого меча — удар, который в противном случае стал бы смертельным. Севастократор выбил меч из руки своего врага и выпрямился, расставив ноги пошире. В голове у него гудело, кровь бежала из раны на затылке и из раны в плече, а еще у него ломило кости, потому что при падении он сильно ушибся.
Несколько турок нашли свою смерть от руки Тиранта, но потом один из них ударил его копьем и пронзил ему щеку, выбив два зуба. Тирант наклонился, уходя из-под удара, а когда выпрямился, то увидел перед собой Ипполита верхом на коне.
Ипполит покинул седло и подвел коня к севастократору.
— Садитесь, — сказал молодой рыцарь из Малвеи.
Тирант выплюнул сгусток крови и покачал головой:
— Вас убьют, если вы будете сражаться пешим.
— Садитесь, — повторил Ипполит.
— Что я скажу вашему отцу?
— Берегите свою жизнь, сеньор! — ответил Ипполит. — А если меня убьют, я сочту, что смерть моя была необходима.
И Тирант не стал больше спорить. Он позволил Ипполиту подержать ему стремя и с помощью этого верного рыцаря опять сел в седло.
Все это время Диафеб стоял за скалой и проклинал своего брата, потому что видел все: и как турки добежали до христиан, и как те обернулись навстречу врагу и вступили в битву, и как враги то одолевали Тиранта, то отступались от него.
— Я знаю, чего он желает! — говорил Диафеб. — Этот тщеславный негодяй желает победить врагов без нашей помощи! У него на уме одна только его собственная дама — ему и дела нет до того, что у других рыцарей тоже могут быть дамы, перед которыми эти рыцари желают выглядеть как можно более достойными и отважными!
По лицу Диафеба бежали слезы, он кусал губы и изо всех сил вонзал ногти себе в ладони.
— Посмотрите только, какой севастократор у нас великий герой! — бормотал он. — Теперь у него пробита щека — и как только проклятый турок не вонзил свое проклятое копье прямо ему в мозг! О, севастократор плюется кровью! Как это доблестно! Должно быть, его дама будет счастлива!..
Товарищи Диафеба тоже не могли спокойно смотреть на происходящее и роптали у него за спиной.
А Диафеб продолжал:
— Теперь его замысел передо мной как на ладони! Всю славу он замыслил присвоить себе, а делиться с нами он не намерен. Смотрите, скоро сядет солнце, но от севастократора так и не последовало сигнала для нас вступать в битву. Ну так вот что я вам скажу. Уж конечно, трудно забыть ту прекрасную картину, которую нам показали турки и севастократор: все эти летящие головы в шлемах, все эти падающие и ржущие от боли лошади, все эти драгоценности, залитые кровью и втоптанные в грязь, все эти сходящиеся в поединках тяжелые рыцари и бьющие по ногам пехотинцы. Но охота и нам стать частью этой картины! Ибо сейчас я себя чувствую так, словно все греческое воинство — это вышитые мастерицами фигуры, а мы — отвергнутые за ненадобностью картоны.
И рассудив таким образом, Диафеб закричал:
— Богом клянусь, я отберу у брата мою долю славы!
И кинулся в бой, а вслед за ним в битву вступили и остальные четыреста рыцарей.
Великий Турок увидел, что к христианам подоспело подкрепление. В горячке боя он не успел понять, как много рыцарей пришло на помощь Тиранту, и ему почудилось, будто греческих баронов прибыло на поле битвы не менее тысячи человек.
И тогда турки показали Тиранту спину и бросились бежать, унося с собой знамена. Христиане пустились в погоню. Они догоняли врагов и убивали их ударами в спину; но спасающихся турок было так много, что в конце концов победители утомились их истреблять.
А турки добрались до города Сен-Жорди и, кто уцелел, засели там.
Глава двенадцатая
Долгий день заканчивался; солнце утратило свою пламенную победоносность и медленно краснело. К тому времени севастократор едва держался в седле — одному Богу ведомо, как он еще не рухнул на землю от усталости. Он глянул на небо и увидел, что приближается закат.
Он вздохнул полной грудью, и вдруг боль, доселе дремавшая в его теле, ожила — вся разом. Она принесла с собой черноту, и для Тиранта наступила ночь.
Когда он открыл глаза, над ним был полог шатра, еле-еле подсвеченный слабым сиянием полуночных светил. Ему показалось, что сквозь колеблющийся полог он различает звезды с их незримой музыкой: в необозримой дали, затерянные в глубинах богозданного неба.
