Она подалась вперед, так что в глубоком вырезе платья Тирант увидел ее грудь до самых сосков.
— Я сильно рискую, — заметила Кармезина. — Если кто-нибудь узнает о том, что я принимаю вас наедине в своих покоях, то моей чести будет нанесен большой урон. Но мое сердце болит за дело моего отца и за вас, Тирант Белый. Вы в греческой земле чужестранец, вам многое здесь неизвестно и непонятно, и было бы жаль, если бы вы, имея столь благородные и честные намерения, погибли из-за глупого неведения. Так знайте же, что вы в большой опасности!
— Все смертные люди находятся в постоянной опасности, моя госпожа, ибо таково условие нашего пребывания на сей бренной земле и в сем бренном теле.
— Как принцесса Византии я дам вашей милости важный совет, и если вы не пренебрежете им, то сумеете одержать победу над врагом и с торжеством вернетесь ко мне… к нам… я хотела сказать — в столицу. Простите, кажется, я не слишком хорошо владею латынью.
— Ваша латынь безупречна, — пробормотал Тирант. — Для меня большое удовольствие беседовать на этом языке с той, которая владеет им столь совершенно.
Кармезина слегка покраснела, причем порозовела при этом и ее грудь, и тряхнула головой. От этого движения одна особенно подвижная прядка длинных волос принцессы попала в ямочку между грудей и принялась там шевелиться.
— Чем же отблагодарить мне ваше высочество за заботу? — спросил Тирант немеющими губами.
— Разбейте наших врагов, вот наилучшая благодарность! Вышвырните из Византии всех этих турок, генуэзцев и ломбардцев! Раздавите их, как червей, и я буду признательна вам так, как ни одна женщина еще не была признательна рыцарю… Но для того, чтобы победить, вы должны елико возможно остерегаться герцога Македонского. Вот о чем я хотела поговорить с вами. — Она выпрямилась. — Герцог Македонский — человек завистливый, хитрый и беспощадный. Не было случая, чтобы он убил кого-нибудь честно. И вы должны постоянно помнить об этом, иначе повторится несчастье. — Она вздохнула. — Я уверена, что именно он повинен в гибели моего брата. Брат мой был отважный рыцарь, но герцог Македонский тайно подобрался к нему сзади и острым ножом незаметно подрезал ремешки на его забрале. Во время битвы забрало упало с лица моего брата, и он был убит. Никто не посмел открыто обвинить Роберта Македонского в столь подлом предательстве, но сомнений в том, кто его совершил, нет ни у кого. И вы тоже должны знать об этом.
— Благодарю вас…
— Если герцог Роберт пригласит вас разделить с ним ночлег, не соглашайтесь.
— Благодарю вас, принцесса.
— Если он предложит вам угощение, откажитесь.
— Я так и поступлю, принцесса.
— Не позволяйте ему приближаться к вашим доспехам или к вам самому во время боя.
— Я могу просить вас, оказавшую мне столь великую милость, о второй милости? — спросил Тирант.
— Говорят, люди ненасытны, и если дать им палец, они потребуют руку до локтя, а если дать руку до локтя — захотят еще и часть туловища.
— Я прошу лишь кисть руки, и то на время, достаточное для того, чтобы запечатлеть на ней поцелуй.
— Я только что спасла вам жизнь! — вспыхнула Кармезина. — Не требуйте от меня большего!
— На что мне моя спасенная жизнь, если я не сумею найти ей применения? — возразил Тирант.
— Что ж, — после недолгого раздумья проговорила Кармезина, — пожалуй, вы правы, и мне нечего возразить вам.
И она протянула ему руку, перевернув кисть ладонью вверх. Ибо поцелуй сверху руки считается признаком власти, а поцелуй в ладонь может быть расценен как признак любви.
Тирант медленно погрузил лицо в эту узенькую девичью ладонь. Он еще прежде приметил тоненькие бисеринки пота в складочке, что отделяет пальцы от самой ладони, и сейчас осторожно слизнул их кончиком языка. А затем прикоснулся губами к самой сердцевине, где скрещиваются линии жизни, смерти, судьбы, разума с линией любви.
Кармезина запрокинула голову назад и прикусила губу, чтобы не вскрикнуть; все ее тело напряглось.
И тут вошла императрица.
— А, севастократор! — воскликнула мать Кармезины. — Как я рада видеть вас! Кажется, мы не встречались уже целую вечность — с той самой поры, как вы сняли с нас траур по праву, которое даровал вам мой супруг… Скажите мне теперь, как идут наши дела? Скоро ли решительное сражение? Ибо император не делится со мной никакими важными соображениями.
— Война, ваше величество, продолжается так, как это положено войне по самой ее природе. — Тирант выпустил руку Кармезины и поклонился государыне. — То есть с переменным успехом. Сейчас мы готовимся к новому походу.
— И вы об этом рассуждали с моей дочерью, севастократор?
— Могу вас заверить, ваше величество, что никаких других разговоров между нами не было да и быть не может, — сказал Тирант с чистой совестью.
— Я спрашивала севастократора о том, когда же он наконец изгонит из страны турок и проклятых предателей генуэзцев, — сказала Кармезина, покусывая губу. Она знала, что на щеках у нее горит румянец — предатель похуже любого генуэзца. — Я очень прогневалась, когда стала рассуждать об их подлости и коварстве.
— Да, война… — вздохнула императрица. — Она похожа на болезнь: тебе то лучше, то хуже; сегодня у тебя болит нога, завтра голова, послезавтра желудок или почки, а потом наступает разлитие черной или красной желчи, от чего хорошо помогает кровопускание; но после кровопускания может наступить головокружение, и тут снова возвращается боль в ноге… Кстати, я припоминаю, севастократор, что у вас больной желудок.
— Да. — Тирант подал руку императрице, желая вместе с нею покинуть покои Кармезины (он видел, что принцесса кусает губы и вот-вот разрыдается, и спешил увести ее мать). — Желудок, ваше величество, вовсе не такая грубая материя, как любят изображать насмешники. Напротив, малейшая перемена в составе воды или пищи вызывает тяжелые приступы. Взять хотя бы путешествие по морю. Морские ветры, будучи сильным проявлением воздушной стихии, обладают естественной способностью возбуждать тех сильфов, сиречь воздушных духов, которые обитают в человеческом теле, и таким образом в желудке зарождаются ветры, заставляющие человека сильно страдать…
Беседуя так, они удалились, оставив принцессу размышлять над тем, обожает она Тиранта или ненавидит. И в конце концов она склонилась к последнему и вздохнула.
* * *
Спустя короткое время они встретились вновь — на сей раз в тот час, когда принцесса и ее мать вкушали пищу. Тирант вошел в обеденный зал неожиданно, так что Кармезина даже поперхнулась и поскорее спрятала лицо в большом кубке с сильно разбавленным вином. А Тирант низко поклонился и попросил дозволения прислуживать их величествам, ибо такова была его привилегия севастократора, и если он выражал подобное желание, все остальные дворцовые чины должны были уступать ему.
— Разумеется, севастократор, вы имеете на это полное право, — любезно сказала ему императрица и улыбнулась.
