Берия, очевидно, кивает на верхнюю полку.
– Преставился, – произносит он важным, немного злодейским шепотом.
Мой отец заглядывает наверх. Берия шумно сопит внизу – по всей видимости, в бесполезной надежде, что Адольф сейчас скажет, мол, все в порядке и Берия просто паникер. Но отец спускается вниз очень серьезный. Он выглядывает в щель и видит меня.
– Lise, – обращается он ко мне, – иди сейчас в соседний вагон, в первое купе, и скажи Годунову, чтобы заглянул к нам. Немедленно.
– А говорить ему, что Ленин преставился? – уточнила я.
– Нет, – совершенно спокойно ответил Адольф. – Ничего такого ты ему не говори, чтобы посторонние не услышали. Это никого не касается, кроме нас, понимаешь?
Я кивнула.
– Зря соплячку отправил, – пробурчал Берия. – Напутает или брякнет чего-нибудь лишнего.
– Моя дочь ничего не напутает, и она вовсе не соплячка, – ответил Адольф. – А еще раз услышу нечто подобное – и узнаешь, как «арбайт махт фрай».
– Интересно как? – буркнул Берия.
– Узнаешь, – пригрозил Адольф. Он умел быть очень убедительным.
Это потому, что Адольф был в те годы более настоящим, нежели Берия.
Годунов играл в карты с каким-то холеным военным. Я никогда не видела, чтобы военные были такими холеными. Они пили коньяк. Все выглядело, как в фильме про Штирлица, и оттого немного напоминало пародию.
Завидев меня, Годунов вскричал:
– Кажется, мне пора! Вот уж и гонца за мной прислали, чтобы станция меня не миновала.
– Что ж, Борис Иванович, – любезно произнес военный, чуть приподнимаясь и пожимая ему руку, – приятно было познакомиться. Благодарю за коньяк.
Годунов выпорхнул из купе. Вещей при нем не было – он все свое складывал в сундук с реквизитом, который таскали отец и Берия.
– Что случилось, Лиза? – спросил он, нагибаясь к моему уху. – Что Адольф волну гонит? До станции еще минут пятнадцать.
Я прошептала:
– Ленин преставился.
Годунов вздрогнул и отпрянул.
– Преставился? С чего ты взяла?
Я почему-то решила, что он спрашивает, откуда я взяла такое странное слово, и ответила:
– Так Берия говорит.
Годунов выпрямился, взял меня за руку, больно стиснул мне пальцы и потащил в соседний вагон.
Он ворвался в купе, даже не позволив мне войти (по правде говоря, он просто отшвырнул меня к окну в коридоре). Дверь купе болталась неприкаянно. Вагон раскачивало на последнем перегоне перед городом.
– Что тут у нас? – спросил Годунов резко.
Берия всхлипнул и вышел из купе. Он посмотрел на меня враждебно и отошел в сторону.
Потом выглянул Адольф.
– Lise, – сказал он немного рассеянно, – сейчас будет станция. Ты выходи с Лаврентием Павловичем. Никуда не ходи, жди меня прямо на платформе.
А Берии он сказал:
– Баба!
* * *
Я совершенно не помню название городка, где мы очутились. На станции росли бархатцы и кладбищенские анютины глазки. Газончики выглядели весьма отважно, защищенные от огромного рокочущего мира лишь низенькой оградкой из поставленных наискось кирпичей.
Берия ходил взад-вперед мимо сундука с реквизитом и тискал за спиной руки, а я аккуратно стояла возле газончика и держала свой маленький чемодан.
Наконец из вагона показались Адольф и Годунов. Они несли длинный сверток, в полумраке похожий на каноэ. Годунов кивнул проводнику, торчавшему из дверей вагона, и поезд почти сразу же тронулся – как будто это Годунов своим кивком дал ему позволение уезжать.
Я посмотрела на отца. Он был бледен, его усы отчетливо чернели на лице.
– Все в порядке, Lise, – сказал он. – Борис все устроит.
Годунов вместе с отцом сгрузил сверток на землю возле сундука и ужаснувшегося Берии.
– Я возьму машину, – сказал он и направился к серым призракам, мелькавшим у выхода с вокзальной площади.
Скоро мы действительно погрузились в машину, обвешав ее со всех сторон нашими пожитками и привязав «каноэ» к багажнику на крыше.
– На озера приехали? – бодро спросил водитель, поглядывая то на Годунова, то на Адольфа.
Берия громоздился на заднем сиденье рядом со мной, и о нем как-то сразу все позабыли. Я слышала, как он сопит.
– Да, покатаемся, – неопределенно отозвался Годунов.
Водитель лихо заложил вираж и выехал с вокзальной площади.
* * *
Презентация косметической компании «Эланна» проходила в местном ДК, в кинозале. По некоторым признакам Адольф определил, что это бывшая церковь и постройки довольно ранней – тридцатые, максимум сороковые годы девятнадцатого века.
– Это здание вполне могло помнить Пушкина! – сказал он мне.
Не знаю, почему он так сказал, но меня его фраза совершенно поразила, и я уселась в зале с каким-то особенным, благоговейным чувством.
Я думала, что косметическая фирма отправит на презентацию юных красавиц, практически принцесс, но все оказалось совершенно не так. Представителями «Эланны» были неприятные мужчины с очень мятыми лицами. Когда они улыбались, показывая неестественно белые и ровные зубы, их лица сморщивались еще больше. Единственная женщина среди них была низкорослая особа в платье ядовито-фиолетового цвета.
В зале сидели люди с тревожными глазами. Они озабоченно слушали ликующих гостей, которые просто захлебывались от счастья, рассуждая о новых возможностях, о друзьях за границей, о промоушенах, дистрибьюторах и еще каких-то странных вещах. На стене ДК осталась выгоревшая афиша с непонятной надписью: «Реникса. Уникальная предсказательница прошлого, настоящего и будущего».
Время от времени кто-нибудь из мятых мужчин на сцене разражался смехом и аплодисментами. Из зала на него смотрели вяло.
Впрочем, презентация оживилась, когда фиолетовая женщина закричала:
– А теперь давайте спросим, что думает о косметике «Эланна» всемирно известный диктатор всех времен и народов… Адольф Гитлер!
Зал напрягся и замер. На сцену вышел отец. Он отмахнул рукой, крикнул «Зиг хайль!» и повернулся к презентаторам.
– Как вы относитесь к косметике, фюрер? – обратилась к нему фиолетовая.
– Косметик дольжен быть натураль! – закричал Гитлер и разразился маленькой речью на псевдонемецком.
– Браво! – воскликнул один из мужчин, когда мой отец замолчал и механическим, точным движением повернулся к залу. Мужчина звучно поаплодировал: – Браво, Адольф!
– Я его обожаю! – в экстазе закричала фиолетовая женщина. – А что вы скажете о косметике «Эланна», дорогой Адольф?
