– Правда.
– Ну, хватит, – заявила она, обретая былую решимость.
– Да бросьте вы, – отозвался я развязно, поскольку понял, что терять мне уже нечего, – вы классная девчонка, и я хотел с вами познакомиться, вот и все. Вас в детстве за косички дергали?
– Меня стригли, – промолвила она холодно.
– В таком случае, злые воспитатели лишили вас радостей детского флирта, – изрек я, глянув на надпись «Психологический факультет». – Вы уже проанализировали, как это сказалось на вашем подсознательном развитии?
– Пошел вон, дурак, – прошипела она.
Она попыталась вскочить, я протянул руку, чтобы помочь ей, и в результате мы оба рухнули в ту самую лужу, где раскисал ее окурок.
Полагаю, в сборнике афоризмов обязательно найдется изречение какого-нибудь галантного развратника осьмнадцатого столетия, который утверждал, что «совместное падение сближает». Поэтому я не буду перелистывать этот устрашающе толстый сборник и быстренько сошлюсь на какого-нибудь несуществующего де Фонтанжа или, там, Ла Монтеспана. Наверняка такой найдется, если искать с достаточным прилежанием.
В общем, нас сблизило совместное падение. Она залепила мне пощечину, и тут ее пальцы задели мое родимое пятно. Она смутилась, как это иногда случается с чувствительными людьми при виде чужого увечья.
– Простите, – сказала она (как будто это не я уронил ее в лужу), – я не сделала вам больно? Я не заметила.
– Этого? – Я потрогал пятно. – Странно, что вы этого не заметили. Оно бросается в глаза.
– Да? – Она пожевала губу. – Но я действительно сперва не заметила. Я смотрела вам в глаза.
– Спасибо.
– Да не за что.
– Оно на самом деле не болит. Просто косметический дефект.
– А почему вы его не удалите?
– Во-первых, оно слишком сильно влияет на мое подсознание, – сказал я. – Без него я могу утратить значительную часть моей личности. Во-вторых, подобная операция может привести к онкологическим осложнениям, так что никто не рискует взяться за нее.
– Довольно было бы только первой причины, – сказала она.
С этой девушкой мы были ровесниками. И больше разговаривали, чем занимались сексом. Я все время говорил о том, что интересовало ее, – просто чтобы она не ушла и прочнее встала на якорь возле меня, – а сам думал о совершенно других вещах. Она же увлекалась и явно думала ровно то самое, что и говорила, так что мне приходилось довольно туго.
– Для чего ты пошла на такой странный факультет? – спрашивал, например, я.
«Что тебе стоило, дуре, надеть что-нибудь не такое глобальное! Влезла в свой пиджачок, как в кирасу, и воображаешь, будто это тебе идет!»
– Мне хотелось разобраться в себе.
– Разве это профессия для женщины – копаться в чужих комплексах?
«Интересно, какой формы у нее сиськи…»
– А что, по-твоему, профессия для женщины? – Она зло щурит глаза. – Не слишком ли ты самоуверен… мужчина!
– Например, повар. – Я брякнул первое, что пришло на ум, и некоторое время наслаждался ее рассуждениями о «гендерных проблемах» и о том, что «киндер, кюхе, кирхе» давно отошли в замшелое прошлое и там поросли.
– А как же эти ваши дурацкие рассуждения о том, что все бабы неплохо готовят, но лучшие повара – всегда мужчины? – ярилась она, и на ее щеках выступал румянец.
«Стас говорит, что некоторым нравится, если кончиком языка лизнуть у них под глазами, но эта слишком часто щурится – у нее, наверное, глаза болезненные… От нее чем-то сладким все время пахнет, как от леденца. Даже сквозь одежду чувствуется. Неужели она ничего не хочет?»
– Моя мама хорошо готовит, – сказал я первое, что пришло в голову. – Наверное, в этом сказывается мой эдипов комплекс.
– Слушай, если ты не перестанешь говорить о том, в чем ровным счетом ничего не понимаешь…
– Прости, – смиренно спохватился я. – Не буду. Я просто хотел быть для тебя интересным собеседником.
«Стас говорит, что волосатые тетки – с перчиком, но на любителя. У нее, наверное, тоненький такой золотистый пух…»
– Понимаешь, человек очень сложно устроен. Каждую секунду это – миллион соединенных факторов…
– Так ты хочешь быть ученой?
– Ученой? – Она удивленно подняла брови.
– Ну, «факторы», все такое… – пояснил я в полном отчаянии.
– Слушай, – сказала она вдруг и с подозрением уставилась на меня, – тебе что, не хочется меня раздеть и все остальное? Что ты все болтаешь да болтаешь?
Я помню каждую из моих подруг, правда. И третью, и четвертую, и одиннадцатую… Они прилетали на мое родимое пятно, как бабочки на цветок, а потом так же беспечно улетали.
Мои милые, будьте счастливы – там, в прозрачном, пронизанном солнечными лучами эфире.
* * *
Когда я оторвался от окна Татьяны, я был уверен в том, что наш странный роман уже закончился. Мы больше не виделись. Мы даже не обменялись телефонами. Вероятность нашей встречи была равна нулю.
Прошло несколько дней, потом еще несколько. Грусть одолевала меня. Я тосковал, как юноша, в поисках утраченной любви. Пятно на моей щеке горело, словно пощечина от королевской руки, унизанной перстнями.
Я часами думал о своих былых подругах, но их образы не возникали в моей памяти. Татьяна с ее «безопасный, рыхлый, милый» слишком сильно изменила мою внешность, чтобы воспоминания о других женщинах могли отыскать меня. Когда я понял, что картинки из прошлого бросили меня в одиночестве, я окончательно впал в тоску.
Я вошел в книжный магазин и начал листать книги без толку и складу.
Роман в печальной обложке привлек мое внимание. На черном фоне медленно падали желтые листья, а изящный, похожий на запятую силуэт в развевающемся пальто уходил в неизвестность. Я перевернул том и прочитал аннотацию. «Бунинская грусть сочится из каждой строки этой поистине талантливой книги».
Острая потребность в именно бунинской грусти охватила меня. Нет, не чеховская, мягкая, не яростная достоевская, не слишком человечная пушкинская – сладострастное подрагиванье бунинской печали сделалось моей необходимостью.
Я поскорее схватил книгу и раскрыл ее.
Вот первая же фраза, которую я прочитал, – и пусть каменный тролль порвет меня на части, если я солгал хотя бы в букве:
«Она осторожно коснулась рукой его наполовину сдувшегося, но все еще внушительного сокровища».
Боль от предательства была так сильна, что я не сдержался и выкрикнул слово с французским прононсом, как это делали мамины гусары-звезды, и слово это пронзительно пронеслось по полупустому торговому залу и умчалось в космос, догонять ахтырцев и павлоградцев на их вечном Млечном Пути.
