Откуда такая уверенность, будто Лермонтова сильно интересовали семейные дела Мартыновых? Все не могли забыть о том, как он вроде бы ухаживал за сестрой Николая Соломоновича? Но не так уж он за ней и ухаживал… может быть, все дело в ужасной репутации Лермонтова, губителя женских сердец и автора непристойных (а также и недозволенных) стихов.
Любопытно проследить, каким комом разговоров, слухов и глупости обросла эта история. Вообще это было бы забавно, если бы потом разговоры о письме и «чести сестры» не всплывали впоследствии — в виде «жалкого лепета оправданья» убийцы Лермонтова.
Лермонтов, как известно, был чрезвычайно неравнодушен к женщинам и за многими ухаживал, посвящал стихи, делал таинственные намеки. В числе этих красавиц была и одна из сестер Николая Соломоновича (о чем мы уже упоминали: к ней обращено «предсказание» карнавального астролога с «китайской книгой»):
Кто с вами раз поговорил,
Тот с вами вечно спорить будет,
Что ум ваш вечно не забудет
И что другое все забыл!
Согласно легенде, Наталья Соломоновна Мартынова была очень неравнодушна к Лермонтову. Лермонтов же «прикидывался влюбленным». Когда он уезжал на Кавказ (из Москвы, где гостил в семействе Мартыновых), Наталья провожала его до лестницы; «Лермонтов вдруг обернулся, громко захохотал ей в лицо и сбежал с лестницы». Наталья же Соломоновна продолжала «бредить» Лермонтовым… Впоследствии она рассказывала, что изображена в «Герое нашего времени» в виде княжны Мери и даже показывала красную шаль, говоря, что ее Лермонтов очень любил. «Она не знала, что «Героя нашего времени» уже многие читали и что «пунцовый платок» помянут в нем совершенно по другому поводу», — замечает Д. Д. Оболенский.
Немецкий писатель, исследователь творчества Лермонтова Ф. Боденштадт также пересказывает эти слухи: «Мартынов принял на свой счет некоторые намеки в романе «Герой нашего времени» и оскорбился ими, как касавшимися притом и его семейства».
Оболенский излагает историю так: «В 1837 году уезжавшему из Пятигорска в экспедицию Лермонтову сестры Мартынова поручили передать брату, Николаю Соломоновичу, письмо, не то целый пакет со своим дневником. В тот же пакет были вложены 300 рублей ассигнациями. По словам одних, Лермонтову был вручен пакет с намеком прочесть этот дневник, по словам других, Лермонтов не имел права распечатывать это письмо. Как бы то ни случилось, случилось именно то, что Лермонтов, побуждаемый любопытством, распечатал пакет, чтобы прочесть дневник. Найдя в пакете триста рублей, он передал их Н. С. Мартынову, но умолчал о дневнике и сказал лишь, что у него украли чемодан дорогой. Николай Соломонович долго не соглашался взять триста рублей, говоря, что раз деньги украдены, то с какой стати их Лермонтову возвращать; только после долгих увещаний Мартынов взял эти триста рублей».
Чемодан у Лермонтова, кстати, действительно украли… Откуда же Лермонтов мог знать о деньгах, если он не распечатывал пакет? На пакете ведь не написано было, что там деньги? Это главное обвинение против Лермонтова.
Разве что сестры об этом сказали…
П. А. Висковатов возвращается к этой истории, не скрывая возмущения: «Утверждали, что вступился Мартынов за честь своей сестры вследствие непозволительной проделки со стороны Лермонтова. Она будто состояла в том, что отец Мартынова дал Лермонтову, уезжавшему на Кавказ, пакет для своего сына. Пакет был запечатан, и в нем находилось письмо сестры Мартынова, которое она посылала брату. Влюбленный в Мартынову (?) Лермонтов ужасно хотел узнать, какого о нем мнения красавица. Он не удержался и удовлетворил своему любопытству. Про него говорили дурно. Отдать вскрытое письмо по назначению стало неудобным, и Лермонтов решил сказать Мартынову, что он в дороге потерял пакет. Но в пакете были деньги.
Задержать их Лермонтов, конечно, не мог и передал их Мартынову сполна. Когда Мартынов написал об утрате домой, его известили, что Лермонтову не было сказано, что в пакете 500 рублей. Как же мог он это узнать? Очевидно, он вскрыл письмо. Мартынов вознегодовал на товарища, а Лермонтов, чувствуя себя виноватым, всячески придирался к Мартынову и, наконец, довел дело до дуэли».
Разбирать в подробностях всю несообразность этой версии даже как-то неловко. Зачем Лермонтов возвращал деньги? Не проще ли было бы замести следы и вообще ничего не отдавать? А как хитро — дал украсть целый чемодан со всеми вещами, лишь бы не стало известно про вскрытое письмо! Ну и влюбленность Лермонтова в Наталью Соломоновну — да еще до такого самозабвения — под очень большим вопросом. В те дни он бесился из-за замужества Вареньки, мучился, писал пьесы, в которых высказывал ей все свои чувства и соображения. «Захохотать» Наталье в лицо — вот это он мог. Но читать чужое письмо в надежде, что там, быть может, что-то говорится о нем? А потом так глупо выдать себя, возвращая Мартынову деньги? За какого идиота держат Лермонтова?
Скорее всего, о деньгах ему сказали сами Мартыновы — сказали, да забыли, — а пакет действительно пропал вместе с другими украденными вещами. Лермонтов поступил просто: отдал Мартынову свои деньги и счел, что на этом дело закрыто. Но нет, не закрыто. Высказывалось прелестное предположение, что он-де, чувствуя себя виноватым, довел Мартынова до дуэли. То есть замел следы окончательно, дав себя убить. Стратегический ум, ничего не скажешь.
Висковатов абсолютно верно говорит: «Его (Лермонтова) и недруги не представляли человеком нечестным, а только ядовитым и задирой». П. К. Мартьянов на сей счет однозначен: «Если (Лермонтов) так заявил, то это значит, что так и было: он никогда не лгал».
* * *
Хоть отличиться в «деле» не удалось, желанное прощение было получено. 11 октября 1837 года в Тифлисе отдан высочайший приказ по кавалерии о переводе «прапорщика Лермантова лейб-гвардии в Гродненский гусарский полк корнетом». Приказ за отсутствием военного министра подписал генерал-адъютант Адлерберг.
«Прощение Лермонтова» было отмечено в дневнике Жуковского, который счел это событие достаточно важным. В октябре на Кавказ прибыл наконец царь, и 21 октября В. А. Жуковский записал в дневнике: «Пребывание в Новочеркасске. Прибытие государя. Его коротенькая и выразительная речь в круге, окруженном знаменами и регалиями атаманскими… Обед за маршальским столом… Прощение Лермонтова…»
В конце октября Лермонтов направляется в Нижегородский драгунский полк, в котором все еще продолжал числиться до 25 ноября. Он «переехал горы», а затем в Закавказье «был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии».
В Закавказье Лермонтов сдружился с поэтом-декабристом А. И. Одоевским. Предполагают также, что именно там и тогда состоялось знакомство Лермонтова с азербайджанским поэтом и драматургом Мирза Фатали Ахундовым и семьей А. Г. Чавчавадзе. Считается также, что сказку «Ашик-Кериб» Лермонтов записал со слов Мирзы Фатали Ахундова. Прямых доказательств нет, но предположение основательное.
И вот наконец 1 ноября 1837 года в «Русском инвалиде» опубликован высочайший приказ о переводе Лермонтова в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк. Целый год переписки и хлопот о судьбе «Мишеньки» увенчался успехом, и бабушка Елизавета Алексеевна с радостью пишет своей корреспондентке П. А. Крюковой о благополучном исходе всех этих дел: и с наследством покойного Юрия Петровича Лермонтова разобрались, и Мишеньку вызволили.
