Точная дата написания стихотворения «Валерик» неизвестна; понятно, что это произошло летом 1840 года, после 11 июля. Оно написано в форме письма — женщине. Все страсти и ужасы разрыва с Варенькой Лопухиной, все дикие обвинения, которые он бросал ей в драме «Два брата», — все это перегорело, приняло — насколько такое возможно для страсти — «упорядоченный вид», сделалось «ясною, осознанною болью», как писал другой поэт по совершенно другому поводу.
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем…
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню — да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Ни горечи, ни упреков. Конечно, она имела полное право его забыть.
А он — после всех интриг, влюбленностей, шалостей, увлечений, — трезво перечитав «страницы прошлого», просто понял: в его жизни есть одна большая, неизменная любовь. И ничто на это чувство не повлияет — ни война, ни разлука, ни какие-либо иные обстоятельства. Это данность, с которой придется жить до самого конца. И на объект этого чувства не налагается никакой ответственности. Что случилось, то случилось. Поэт готов нести свою ношу один, никого в том не обвиняя.
Здесь уместно, быть может, вспомнить довольно частые упреки в адрес Лермонтова со стороны маститых литературоведов: мол, Пушкин умел любить женщин бескорыстно («Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим»), а Лермонтов любил их эгоистично («Как знать, быть может, те мгновения, что протекли у ног твоих, я отнимал у вдохновенья! А чем ты заменила их?»). Это очень несправедливо, потому что и у Пушкина есть стихотворения, в которых женщина, объект нежной страсти поэта, представляется просто как некий набор достоинств, поэту приятный и поэтом используемый ради его личного удовольствия; и у Лермонтова есть совершенно бескорыстные строки.
Не нужно забывать также, что Лермонтов всегда прям, честен и в своей прямоте бывает беспощаден — и к себе, и к тем, кто, как он полагает, заслуживает этой честности. Упрекая, дерзя, говоря гадости, он готов принимать ответные удары. Исследуя свои чувства, он назовет по имени каждое движение сердца.
«Я к вам пишу…» — итог. Смятение улеглось. Что бы ни решила Варвара Александровна Лермонтов свой выбор сделал, точнее — осознал и сформулировал. Он будет любить ее до конца дней, без притязаний, без каких-либо требований. Вот так обстоят дела.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, — но вас
Забыть мне было невозможно.
И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья…
Далее он переходит к рассказу о своем кавказском житье-бытье. Во многом интонация стихотворения совпадает с письмами, которые Лермонтов отправлял Алексею Лопухину (исключая, разумеется, грубоватые шутки).
Простора нет воображенью…
И нет работы голове…
Зато лежишь в густой траве
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз;
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили…
Неожиданно интонация начинает напоминать «Черкесов»: описание мирной жизни русского гарнизона…
Затем следуют стычки… перестрелки… и наконец рассказ о сражении.
Раз — это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес…
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей…
Один фрагмент из стихотворения Лермонтов вычеркнул.
Тогда на самом месте сечи
У батареи я прилег
Без сил и чувств; я изнемог,
Но слышал, как просил картечи
Артиллерист. Он приберег
Один заряд на всякий случай.
Уж раза три чеченцы тучей
Кидали шашки наголо;
Прикрытье все почти легло.
Я слушал очень равнодушно;
Хотелось спать и было душно.
Это описание предельно по своей правдивости и выразительности. Почему Лермонтов изъял его из окончательного варианта? Может быть, потому, что оно касалось слишком маленького, слишком незначительного эпизодика, да еще с личным участием самого поэта; может быть, оно нарушало общий внутренний ритм стихотворения… Нам оно дорого потому, что оно абсолютно искренне. И старая беспомощная рифма «душно — равнодушно» здесь почему-то не царапает, а вызывает теплое чувство.
Заканчивая описание битвы, Лермонтов переводит взгляд выше, на горы… И снова та же тема, что в «Черкесах»: люди бьются, шумят, убивают друг друга, но настоящая правда — в величественной тишине Божьего мира.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной
Тянулись горы — и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!., небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Зачем? Почему?
Так сложилось…
Как сложилось у поэта и его былой возлюбленной жить порознь и никогда больше не увидеться. «Мой крест несу я без роптанья». Судьба поставила его сюда, на берег кровавой речки, заставила принимать участие в битве, заставила стать одним из тех, кто нарушает великий покой Кавказа. Так сложилось — вот и все.
И он обрывает письмо:
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
