— Кто Вы?
— Юдифь.
— Прошу Вас, не звоните сюда больше. Его все равно больше нет.
Юдифь залилась слезами.
— О, мне так жаль, так жаль!..
— Вам жаль? Не звоните больше.
* * *
— Алло? Алло? Кто это? Прошу Вас, не молчите!.. Не молчите!.. Я с ума схожу! Вы этого добиваетесь? Не молчите!..
…Игорь, это ты?
* * *
— Эта, типа, чего?
* * *
— Милая, наконец-то.
— Привет.
— Милая.
— Представляешь, я сегодня пошла гулять. Впервые за… ой, я не знаю, за сколько. А там снег! Я думала, что расползусь!.. Смехотура.
— Милая… милая…
— Ну вот, а тут пачка газет! Я как прыгну!.. Ты видишь это?
— Говори, говори. Я слушаю.
— И вот Авденаго. Помнишь, я рассказывала?
— Твой голос. Говори.
— Он ка-ак даст ногой по газетам! Они ка-ак разлетятся! Ой, родненький… Ну я и перепугалась! Я ведь думала, что тоже разлечусь! А тут — ничего. Просто снег. Ты любишь снегопад? Помнишь, я бежала к тебе навстречу сквозь снег?
— Милая… Не молчи. Милая.
— Ты помнишь?
— Да.
— Да…
* * *
— Я предупреждал, что на этот квартал лимит дров исчерпан!
* * *
— Наташа, у тебя книги остались? А у нас такое горе — Ольга Павловна скончалась.
* * *
— Алло! Алло! Алло!
* * *
— …я так думаю, главное — чтобы жопа была прикрыта. Знаешь, такая куртка длинная. Не очень красиво, может быть, но зато жопа прикрыта. Мне вот совсем не нравится, когда жопа открыта. По-моему, надо, чтоб прикрыта. В общем, я так и говорю: вы мне такую покажите, чтобы жопа прикрыта…
— Черт, — сказала Юдифь, вешая трубку.
* * *
— Алло!
— Это Юдифь!
— Так. Молчи. Ты — жидовка.
— Я жидовка-колотовка.
— Ну, и че звонишь? Твой Абраша давно смылся.
— Дурак.
* * *
— Алло, алло, алло…
— Я люблю тебя, но ты не туда попала…
* * *
— Не смей меня тревожить! Никогда! Я занят!
— Моран!
— Предположим, Моран, но от этого изначальный тезис не изменится! Я занят, черт побери, я чертовски занят.
— Это Юдифь! Моран!
— Ну, Юдифь! Что с того?
— Это Юдифь! Не вешай трубку! Джурич Моран!
— Что тебе нужно, обойная блоха?
— Ты представляешь, я сегодня вышла погулять!
— Ты оторвала меня от работы только для того, чтобы сообщить об этом?
— Моран, не бросай трубку.
— Я занят.
— Чем?
— Дрессирую собаку. У меня есть собака, забыла? Между прочим, это накладывает много обязанностей. Я звонил в приют, мне там все объяснили. А в районной библиотеке дали книгу по кинологии.
— Это про кино?
— Про собак, дура. Ты еще глупее, чем мой пес. Он, по крайней мере, понимает слово «кинология».
— Правда?
— Да. Когда я так говорю, он голову поворачивает. Прислушивается. И ушки поднимает. Ты умеешь поднимать ушки?
— Нет.
— А он умеет… Он вообще талантливый. Ладно, пока. Я вешаю трубку.
— Погоди, Моран!
— Что еще?
— Здесь Авденаго.
— Не помню такого.
— Клянусь тебе, Моран, здесь Авденаго.
— Ну и что с того?
— Просто…
— Ты тратишь мое время. Очевидно, ты воображаешь, будто я бессмертный.
— А разве нет?
— Не уверен. Что нужно от меня этому твоему… Как ты его назвала?
— Авденаго.
— Чего он добивается?
— Он хотел бы тебя увидеть.
— Ну так нечего висеть на телефоне. Просто приходи. И этого — как ты там его называешь? — своего приятеля с собой прихвати. У меня как раз квартира грязью заросла, так что для Авденаго — кем бы он ни был — найдется дело по душе.
Глава десятая
Калимегдан, одинаковый по обе стороны Серой Границы, обитель Мастеров, утвердился в незримом средоточии Истинного мира. Замок с высокими, тонкими белыми башнями был заметен в горах издалека: изысканная снежная пена на фоне темно-фиолетовых и темно-зеленых волн земли.
Жизнерадостная равнина расстилалась перед холмами, что бегут прочь от замковых стен. По этому пути много лет назад, не помня себя, уходил изгнанник Джурич Моран, виновник тысячи бед, постигших Истинный мир, создатель множества опасных вещей, сеятель смут и беспокойства.
Для Мастера не существовало наказания страшнее, чем разлука с Калимегданом. Разумеется, Джурич Моран и прежде никогда не сидел на месте — вечно он странствовал по миру, встречаясь с людьми и троллями и не брезгуя знакомством с фэйри и даже с эльфами; все ему было интересно, до всего находилось дело. И где бы он ни побывал, повсюду оставались следы от прикосновения его властной руки. Морану нравилось создавать и дарить. И все дары его были бескорыстны, но это вовсе не означает, что они были также и полезны.
Джурич Моран всегда знал, что сила его имеет корень в Калимегдане. Сюда же он возвращался из путешествий и отсюда уходил в свои странствия.
А потом покинул Калимегдан навечно.
Изгнание его было абсолютным, полным. В памяти Морана сохранились картины прекрасного замка и удивительных лиц его обитателей; но то, что он зрел телесными очами после изгнания, представлялось ему отталкивающим и гнусным.
Такова была природа наказания, наложенного на Джурича Морана: он больше не усматривал красоты в том, в чем привык ее видеть.
Матово-смуглые, удлиненные, с крупными, чуть раскосыми глазами и сплошной линией бровей, лица соплеменников всегда казались Морану чрезвычайно красивыми. Однако после того, как приговор вступил в силу, с ними начали происходить страшные изменения. Прямые брови осудивших Морана сломались, распушились, превратились в неопрятные кусты, и под ними маслянисто заблестели очень черные глазки. Мокрые губы зашлепали, как растоптанные туфли по жидкой грязи: «Прочь, прочь!.. Ступай от нас прочь, Моран Джурич!»
Но не только владельцы замка — сам замок в глазах Морана тоже с каждым мгновением становился все более отталкивающим. Неприспособленным ни для жилья, ни для трудов, ни для ведения войны.
