— Вы и «Бони-М» знаете? — удивился Николай Иванович.
— Знаю? — Моран выглядел оскорбленным. — Знаю?! Учтите, я изучал законы гостеприимства…
— По книге «Кулинарные секреты»?
— Не язвите, вы ведь на грани полного истребления… Я изучал законы гостеприимства, и только по этой причине вы еще живы. Каким это образом я могу ЗНАТЬ такой кошмар, как «Бони-М»? Диско — это разложение.
— Это восьмидесятые, — сказал Николай Иванович. Он совершенно не выглядел испуганным. — Может быть, по временным рамкам и не строго восьмидесятые, но по духу… То, о чем я вам толковал. Тухлятина.
— Голубчик мой, с тухлятиной покончено! — заявил Моран. — Отныне мы говорим исключительно о классике!
Он заглянул в чайник, обнаружил, что кипяток закончился, но идти на кухню поленился. Просто высунул длинный язык и слизнул из своей чашки последние несколько капель.
— Хорошо, поговорим о классике, — согласился Николай Иванович. — Тема приятная. Наверняка «Кулинарные секреты» рекомендуют ее для лучшего пищеварения.
Моран задумчиво произнес:
— В последнее время я начал любить Шостаковича. И Прокофьева. Абсолютно тролльские композиторы. А вот от Шопена меня тошнит!
— Вы меня просто убиваете, — сказал Николай Иванович.
Моран радостно осклабился:
— Правда?
— Точно, — кивнул учитель русского языка и литературы. — Разите наповал. Поэт роняет молча пистолет. Поэт — это я.
— Данный факт нами уже был установлен, — напомнил Моран.
— Чем же так не угодил Шопен?
— Эльфийское булькание, а не музыка, — сказал Моран. — Классика — согласен. Музыка — согласен. Но эльфийское булькание убивает все. Оно убивает меня!
— Вы — это еще не «все». Каким бы необъятным вы ни были, всегда останется еще нечто, не вместившееся в границы, — сообщил Николай Иванович.
— Например, вы? — прищурился Моран.
— Напрасно иронизируете. Каким-то боком мы с вами соприкоснулись. И даже срослись. В мире человеческого общения это называется «общие интересы».
— Можно подумать, только люди умеют дружить, — сказал Джурич Моран. — Глубочайшее заблуждение! В искусстве дружбы и любви троллям нет равных.
— А как же эльфы? — напомнил Николай Иванович, стараясь не рассмеяться.
— А вы Шопена давно слушали? — возразил Моран.
— Хорошо, — после паузы произнес Николай Иванович. — Не Шопен. Что скажете о Чайковском?
— Стопроцентно человеческая музыка.
— Бах?
Моран болезненно сморщился.
— Бах… Мы об одном и том же Бахе говорим? Немец такой толстый, на органе играл?
Николай Иванович кивнул.
— Бах… Он… — Моран глянул на Николая Ивановича исподлобья. — Он больше, чем я, — наконец с трудом признался Моран. — В Калимегдане он был бы более одаренным Мастером, чем Джурич Моран. Хорошо, что Баха там никогда не было. Я бы ему, наверное, яду в пойло подсыпал.
— Моцарт? — тотчас спросил Николай Иванович.
— Для русского интеллигента вы довольно банальны в своих ассоциациях.
— Это признак вежливости. Банальные ассоциации позволяют выстраивать удобные переходы в разговоре.
— Удобные для кого? — сморщился Моран.
— Для обоих собеседников.
— Для меня банальные ходы неудобны, — отрезал Моран.
— Вы не человек, — вздохнул Николай Иванович.
— Только сейчас заметили? — огрызнулся Моран. — Скажу больше: я еще и не русский интеллигент.
— Вообще не интеллигент, — сказал Николай Иванович.
— Да. Но — интеллектуал. — Моран поднял палец. — Вы ощущаете разницу?
— Голубчик, вы — Джурич Моран, и этим интересны, — сказал Николай Иванович.
Моран испытующе взглянул на него:
— Не издеваетесь, часом?
— Нет.
— Почему?
— Я вежливый.
— Только поэтому?
— Вы мне нравитесь.
— Почему?
— Потому что я люблю неприятности.
— Извинение принято, — заявил Моран. — Моцарт — эльф, вот что я вам скажу. Поэтому все споры о его музыке бессмысленны. Он такая же абсолютная данность, как и любой другой остроухий.
— Так кто же, в результате, ваш любимый композитор?
— Прокофьев, — сказал Моран. — Вы что, не поняли? Особенно «Золушка». Без вариантов. Тролль.
— Как и Шостакович.
— Точно.
— Что ж, — сказал Николай Иванович, поднимаясь, — позвольте поблагодарить вас за вечер. Я давно уже не проводил время так приятно.
Моран остался сидеть. Он посмотрел на своего собеседника снизу вверх:
— Вы что же, намерены вот прямо сейчас от меня улизнуть?
— Разумеется. Час поздний, я и без того засиделся у вас в гостях.
— Ага, — сказал Моран, — я все понял.
— Простите? — вежливо удивился Николай Иванович.
— Ну, весь чай выпили, пирожные слопали — что ж еще тут торчать! — Моран распалялся все сильнее. — Все люди одинаковы. Пользователи. Пользуются друг другом. А как выжали напарника, так и отбрасывают. Как будто он не человек, а шкурка от лимона.
— Вы же сами настаивали на том, что вы — не человек, — напомнил Николай Иванович.
— Не человек! Но и не шкурка! — рявкнул Моран. — Вы хоть способны видеть различие?
Николай Иванович опять сел.
— Чего расселись? — напустился Моран. — Сперва обидели, а теперь расселись?
— Я пытаюсь понять, чего вы хотите.
— Поговорить. Мне скучно.
— Голубчик, я, пожалуй, все-таки пойду, — сказал Николай Иванович. — Вы раскапризничались, а я, виноват, вам не нянька.
— И напрасно, — пробурчал Моран. — Вы для чего приходили-то? Пообщаться?
— Если говорить честно, я приходил по делу, — сознался Николай Иванович.
— Ну так и говорил бы по делу, а то — «Моцарт, Моцарт»… — сказал Моран все еще сердито.
— Видите ли, — заговорил Николай Иванович, — я неспроста расспрашивал вас об Истинном мире…
— Хотите отправиться в экстремальное путешествие? — хмыкнул Моран. — Надоело двойки оболтусам ставить? Что, я угадал?
— Угадали, — признался Николай Иванович. — Сколько это будет стоить?
— Рублей четыреста. А сколько у вас есть?
Николай Иванович полез в карман пиджака и вытащил смятую сотенную, несколько десяток, три бумажки по пятьдесят рублей. Он выложил все это на кружевную скатерть и принялся отсчитывать мелочь. Моран жадно следил за каждой монеткой, а затем признался:
