Творческая энергия переполняла Морана и скапливалась на кончиках его пальцев. Ему хотелось работать, создавать, наполнять мир красотой.
Он заметил на реке лодку и остановился. «Любопытно, — подумал Моран, приветливо щурясь, — обычно здесь не бывает рыбаков. Они все выходят на промысел выше по течению, где больше рыбы. Здесь-то ее почти нет, уж мне ли не знать!»
А Моран пытался рыбачить, но без особого успеха, и потому успел выяснить, что места, куда он забрел, для такого дела совершенно неудачные.
Тем временем лодка подплыла ближе, и Моран с удивлением обнаружил, что на веслах сидит немолодая женщина, одетая во все темное, довольно просто и вместе с тем богато. Ее волосы окутывало покрывало из черного шелка, длинная юбка и лиф были синими, а рубаха из тончайшего полотна — темно-серая.
— Ты выглядишь так, словно нарочно облачилась в траур, — заговорил с ней Моран, когда лодка поравнялась с ним и ткнулась носом в берег. Осока раздалась, зашуршала под днищем. — Не слишком подходящий наряд для такого веселого денька, — продолжал Джурич Моран.
— У меня были все основания одеться именно так, — отозвалась женщина, продолжая сидеть в лодке. — Для всего, что я делаю, имеются основания.
Моран пожал плечами:
— Спорить с женщиной о ее нарядах — такое только безумцу по зубам, да и то в том случае, если зубы у него железные.
— Разве ты не безумец? — спросила она.
— Да, но с обычными зубами.
— В таком случае, я отвечу тебе так, как если бы ты был женщиной, — решила незнакомка. — Я взяла черное покрывало и выбрала мрачную одежду потому, что у меня большое горе. А я собственными руками сделала это горе еще более тяжким.
— Я восхищаюсь твоей отвагой, — заявил Моран. — Немногие осмелились бы на такое. Усугублять беды и доводить до конца, чтобы все умерли, зато по-честному, — любимое занятие мудрых правителей и отважных воинов, но никак не домохозяек… Однако начнем разговор с самого начала! Я должен знать, как к тебе обращаться, поэтому, будь добра, назови мне любое имя, которое было бы тебе по душе.
— Хетта Таваци — так меня зовут, — сказала женщина в черном покрывале.
— Звучит недурно, — кивнул Джурич Моран. — И выговаривается без особенных усилий. К тому же такое имя позволяет предполагать, что ты в родстве со знаменитым семейством Таваци из Гоэбихона, а подобное родство интригует. Ведь репутация Таваци запятнана, и они ничуть этого не скрывают.
— Трудно скрыть то, что шестнадцать лет было у всех на виду, — ответила Хетта Таваци.
Джурич Моран долго рассматривал ее, что ничуть не смущало его собеседницу, — она позволяла глазеть на себя с невозмутимостью породистого животного, выставленного на продажу, — а потом изрек:
— Да ты и изъясняешься как Таваци.
— Это потому, что я и есть Таваци, — сказала женщина.
— Удивительно. Не ожидал. Однако продолжим. Ты говорила о том, что в твоей семье случилось большое горе.
— Да, — кивнула она. Ее глаза были совершенно сухими. — Сегодня умерла моя дочь.
— Ну, невелика потеря, — объявил Моран. — Какая-то девчонка. В Истинном Мире девчонок пруд пруди. Хочешь, найду тебе другую?
— Нет.
— Напрасно. Везде полно сироток, и каждой хотелось бы обрести заботливую маму. Но богатые люди так устроены: предпочитают плодиться сами, а не брать к себе уже готовых детей, которым так нужны их деньги. Глупо.
— Потеря ребенка всегда считается горем, — сказала Хетта Таваци. — Так принято у людей.
— Правда? — Моран выглядел весьма удивленным. — Ну хорошо, — кивнул он наконец, — ты принадлежишь к известной семье и поэтому следуешь заведенной традиции. Это ведь бедняки и безродные бродяги могут позволить себе такую роскошь — наплевательское отношение к традиции. Богачи и столпы общества обязаны поддерживать исходный порядок, даже если считают его идиотским. Ты ведь поэтому скорбишь по своей девчонке? Это же была скверная, ни на что не годная, избалованная, капризная, плаксивая девчонка, которая только о том и мечтала, чтобы бросить свою заботливую маму подыхать от старости в одиночестве и смыться к какому-нибудь напыщенному дураку мужского пола? Да? Я угадал?
— Ты прав, Джурич Моран, — совершенно спокойно произнесла Хетта Таваци. — Именно такой она и была, моя девочка. Но я все равно любила ее.
Моран глядел на нее как громом пораженный.
— Откуда ты знаешь мое имя? Я не называл его тебе!
— Я догадалась, что это ты. Вчера до меня дошли слухи о том, что Джурич Моран объявился в наших краях, и я отправилась на поиски. Мне не составило труда найти и узнать тебя.
— А я-то вообразил, что ты обратилась ко мне за советом по другой причине, — Моран искренне огорчился.
— По какой же?
— Если ты заметила, на мне классическое одеяние выдающегося мыслителя, — подбоченился Моран. — И это неспроста. Я все делаю неспроста, так уж я устроен. Я возжелал явиться в ваш город, одетый мудрецом, чтобы меня все сразу зауважали. В этом заключался мой план. Умно, а?
— Кто вышивал тебе узоры на одежде? — бледно улыбнулась Хетта Таваци, впервые за все время их разговора.
— Я сам, — заявил Моран.
— Оно и видно. Аляповатая работа. Небрежный штрих. И узоры ужасные. Таких вычурных и крикливых я не видела с тех самых пор, как мой последний сын оставил наше ремесло, занявшись разведением лошадей.
— Это была попытка польстить? — подозрительно покосился на нее Моран.
— Нет, это была суровая критика. Ты не умеешь вышивать, Джурич Моран. Ты взялся за дело, которое тебе не по силам.
Моран с трудом переводил дух, как будто только что пробежал большое расстояние. Он пыхтел, вертел головой, нагибался, рассматривая траву у себя под ногами, — все, что угодно, лишь бы не наброситься на наглую женщину с кулаками. В конце концов он заговорил о другом:
— Ты сказала, что вознамерилась усугубить свое горе. Объясни, что ты имела в виду.
Она ответила спокойно:
— Дело в том, Джурич Моран, что я собственными руками убила мою дочь.
На лице Морана проступила сияющая улыбка. Такая появляется на лицах слушателей, когда сказитель начинает увлекательную историю и постепенно подбирается к самому захватывающему моменту.
— Услади меня деталями этого преступления, Хетта Таваци, — попросил он умоляющим тоном.
— В них нет ничего услаждающего… Я подала ей отравленное вино, и моя Иман заснула навсегда.
— У тебя ведь были основательные причины для подобного поступка?
— Да.
— Рыбья блевотина! Женщина! Учти, на моральные пытки я отвечаю пытками физическими!
— О чем ты толкуешь, Джурич Моран?
— Да о том, что если ты будешь растягивать рассказ и мучить меня неизвестностью, я сам растяну тебя на земле между колышками и начну медленно, очень медленно полосовать ножом. Полагаю, это существенно ускорит твое повествование.
