— Зачем тебе? — осведомилась та, глядя на девушку сверху вниз. Взгляд не холодный, не враждебный, не высокомерный — просто никакой. Ни одной эмоции. Как будто она смотрит на кирпич.
Деянире хотелось закричать: «Я живая, я девушка, я человек! Не смотрите на меня так!»
Но вместо этого она сказала:
— Хочу кое-что сшить.
Арэвала не шевельнулась, не изменила выражения лица. Но и не ушла. Явно ожидала продолжения.
— Перчатки, — сказала Деянира.
— Зачем?
— Чтобы руки не портить. От этой работы очень портятся руки.
— Зачем тебе красивые руки? — спросила Арэвала. — Ты ведь не дама.
— Просто дайте мне иголку, — сказала Деянира, не желая спорить.
Не произнеся ни слова, Арэвала удалилась, но вечером она снова появилась на кухне и, подозвав к себе Деяниру согнутым пальцем, вручила ей иглу.
Девушка поблагодарила и даже изобразила книксен, но Арэвала уже повернулась к ней спиной и ушла.
После этого случая Деяниру стали называть Служанка С Перчатками.
* * *
Около трех часов ночи в квартире Ковалевых раздался одинокий звонок в дверь. Ирина Сергеевна спала, потому что Артем Сергеевич заставил ее проглотить несколько таблеток снотворного. Но от звонка она пробудилась.
— Оставайся в комнате, — приказал Артем Сергеевич.
Обычно он не был таким властным и решительным. Обычно он слушался жену и вообще ни во что не вмешивался. И Диане ничего не запрещал. Только один раз, когда она захотела проколоть уши, сказал, что это она сделает после совершеннолетия.
— Почему? — строптиво осведомилась Дианка-пятиклассница.
— Потому что я испытываю странное брезгливое отношение к людям, которые добровольно проделывают лишние дырки у себя в теле, — ответил Артем Сергеевич. — И пока я над тобой властен, ты будешь слушаться. А когда вырастешь — делай что хочешь.
Он не стал рассказывать дочери о том, что очень давно его невеста Ира носила сережки. А после замужества перестала. Потому что любила мужа, а у него, в конце концов, практически не было причуд, кроме этой — да еще отвращения к слову «бизнес». Поэтому, кстати, он единственный называл Ирину Сергеевну не «бизнес-леди», а «деловая женщина». «Моя жена — деловая женщина, что ж тут поделаешь…» Звучало почти как каламбур.
Артем Сергеевич очень редко напоминал домашним о том, что он — глава семьи, пусть даже номинальный. Но сейчас он взял ситуацию на себя и готовился принять первый удар, чтобы, смягчив по возможности, передать ужасное известие жене.
И она замерла в кровати, натянув одеяло по подбородок, как перепуганный зверек. Глаза у нее снова стали, как у девочки. У малышки, которая ждет, что вот-вот из-за шкафа выползет чудовище.
Артем Сергеевич коснулся ладонью ее лба.
— Не вставай, Ира. Я поговорю с ними. И не думай дурного, — прибавил он. — Не нужно сразу думать о самом плохом.
— Почему? — прошептала Ирина Сергеевна. — Почему не нужно?
— Потому что когда думаешь о самом плохом, оно и случается. Я сейчас.
И он вышел в прихожую и, не колеблясь ни мгновения, отворил.
Он не сомневался в том, что тот, кто звонил, все еще ждет за дверью.
Когда Джурич Моран ворвался в квартиру, первое, что подумал Артем Сергеевич, было: «Какое счастье, что Ира не видит!..» И только потом, панически: «Диана?..»
— Ковалев? — закричал Моран.
— Тише, моя жена отдыхает, — остановил его Артем Сергеевич. — Идемте на кухню. Не разувайтесь.
Он невольно посмотрел на ноги гостя. Тот был в тапочках. Грязный мокрый снег облеплял его ноги по щиколотки.
— Нет, — сказал Артем Сергеевич, — пожалуй, лучше снимите-ка это. Наденьте мои.
Он говорил таким спокойным тоном, точно свято верил: соблюдение приличий поможет им всем отогнать беду. Отогнать ее к чертовой матери, потому что любое несчастье — неприлично, невежливо, непристойно.
Моран сунул ноги в теплые домашние тапки Артема Сергеевича и в полной мере ощутил всю жестокость такой вещи, как милосердие: окоченевшие ступни вдруг из бесчувственных превратились в распухшие, исколотые иглами бревна.
Шатаясь и изрыгая проклятия, Моран проковылял на знакомую ему кухню и плюхнулся на табурет. От волнения и злости Моран перестал сдерживаться и начал источать резкий троллиный запах — запах мокрой звериной шерсти и гаснущего костра.
Артем Сергеевич молча налил ему чаю. Самого обыкновенного, без ароматических добавок. Чай, который пьют ночью на кухне в ожидании вестей.
Моран взялся за чашку обеими ладонями, поднял голову к хозяину дома и осведомился:
— А что это вы ничего меня не спрашиваете? Оттягиваете неизбежное?
Артем Сергеевич пожал плечами.
— Если… — Он судорожно вздохнул. — Пусть подольше… не…
— Если Деянира умерла, пусть она подольше останется для вас живой? — Моран бесцеремонно расшифровал все эти трагические недомолвки.
— Диана, — поправил Артем Сергеевич. Железный человек, даже не дрогнул. — Мою дочь зовут Диана.
— Может быть, кто-то и зовет ее Дианой, а я ее называл Деянирой, — отрезал Моран. — И до сегодняшнего вечера я считал ее своим другом. Понимаете? Другом!
— Виноват, вы — профессор Джурич Моран? — перебил Артем Сергеевич.
— Моран Джурич, но это кому как нравится. Сербское имя. Да, — сказал Моран. — А эта потаскуха…
Артем Сергеевич закаменел лицом. Моран расплылся в самой кривой из своих улыбок:
— А, бросьте вы. Это не то, что здесь подразумевается. Просто ругательство.
Он грубо захохотал и опрокинул в себя чашку горячего чая, как водку.
— Да, я называю вашу дочь Деянирой и потаскухой. Вы, наверное, вообразили, будто это слово означает…
— Это отвратительное слово, и я вас попрошу не употреблять его в моем доме, — твердо ответил Артем Сергеевич.
— Какие мы нежные. Интеллигентные, — сказал Моран. — Ладно, не буду. Слушайте. — Он приподнялся на табурете, но ноги у него предательски подкосились, и Моран рухнул обратно. — Слушайте… О чем я говорил?
— О Диане. О моей дочери.
— А, Диана-охотница. Помню. Ну так вот, я считал ее другом, понимаете? Слово «друг» у вас тоже скомпрометировано.
— Вовсе нет, — возразил Артем Сергеевич. Он уже понял, что Диана жива. Что бы с ней ни случилось, она жива и, вероятно, здорова. Просто начудила. Осталось выяснить — каким образом.
— Вовсе да! — огрызнулся Моран. — У вас это означает, что некто и некто находятся в интимной связи. Особенно в тех случаях, когда речь идет о самке человека. Понимаете? Ну так вот, ни в какой связи, кроме дружеской — в истинном понимании термина — я с Деянирой не состоят. Мы понимали друг друга. Общие интересы. Я рассказал ей об Истинном Мире, о Калимегдане. Она работала на меня. В общем, полный гринпис. А потом она подложила мне такую подлянку!
