Авденаго вскочил и побежал в обратном направлении. Он искал Арилье-эльфа. Ему казалось, он в состоянии почувствовать запах врага. Кисловатый запах эльфийской ушной серы.
Кровь, струившаяся из тумана, стекала по лицу, точно слезы. Она щипала за веки, заползала в глаза, мешала смотреть и дышать. Авденаго чихал и откашливался, но продолжал бежать, упорно преследуя того, кого не сумел убить мститель.
«Только одно существо по имени Арилье должно остаться на земле», — сказал тролль при первой встрече с Авденаго. Так и случилось. Только один Арилье остался жить. Не тот Арилье. Не тот, который должен был остаться.
Однако эльфа Арилье нигде не было видно. Авденаго сразу безнадежно заблудился в густом тумане и теперь уже не понимал, где друзья, а где враги. Шум коротких стычек то слышался совсем близко, то отступал и затихал почти совершенно. Сколько Авденаго ни всматривался в обступающую его густую мглу, он никого не видел. Только раз или два совсем близко промелькнули темные, густые тени, но чьи они были — он не успевал понять.
И вдруг — точно мановением незримой всемогущей руки — туман начал расступаться. Он стремительно редел, делался все прозрачнее, и в просвете показалась фигура золотого великана.
Огромное, могучее существо в золотом доспехе без устали, спокойными и уверенными движениями разило троллей. В нем ощущалось нечто механическое и, как ни странно, беззлобное. Можно подумать, оно для того и было вызвано на свет, чтобы уничтожать существ другой расы, и ни для чего иного. Когда погибнет последний тролль, умрет и великан — уйдет из жизни без грусти и огорчения, как уходит на покой отработавший свое старик.
Не существовало никакой возможности уклониться от смертоносного оружия в руке золотого убийцы. И никакой вероятности, что великан придержит руку, пощадит хоть кого-то. Величавое и беспощадное создание, великан медленно двигался вперед, шаг за шагом, оставляя за собой горы мертвых тел.
Тролли набрасывались на страшного врага целыми толпами, и каждый стремился дотянуться до щели между пластинами доспеха, но великан неизменно отбивал все атаки, и тролли один за другим безжизненно падали к его ногам.
Тем временем отряд Геранна ворвался в рощу, и все сделалось иным — уже в четвертый раз.
* * *
Оказавшись среди деревьев, Евтихий тут же спешился и прогнал лошадь. Бывший крестьянин, он жалел безвинную скотину, которая наверняка пострадает в битве. Кроме того, пешим Евтихий чувствовал себя куда более уверенно. За время, проведенное в замке Геранна, Евтихий так и не привык сражаться конным. Он справедливо рассудил, что привычное — надежней; впрочем, спорить с господами на сей счет не стал и послушно выступил в поход верхом. Однако при первой же возможности избавился от лошади и ступил на твердую землю.
Краем глаза Броэрек видел, что Евтихий постоянно держится рядом: принимает на свой щит удары, предназначенные господскому брату, отбрасывает тех, кто пытается их окружить. Несколько раз тролли наседали на Евтихия с двух, с трех сторон, но он вырывался.
Едва лишь Евтихий очутился в роще, как на него накинулось двое троллей. Словно именно его они и ожидали и очень обрадовались, увидев свою жертву.
Первого Евтихий убил сразу, даже не замахиваясь, — просто вонзил нож ему в горло и оттолкнул от себя. Со вторым обменялся парой ударов прежде, чем отсек врагу руку.
Евтихий перешагивал через тела убитых им врагов с таким безразличием, словно это были трухлявые древесные колоды. Он вовсе не испытывал лютой ненависти к троллям. Если бы его спросили об этом, Евтихий не знал бы, что и ответить. Он уничтожал неприятеля так, словно рубил дрова или делал какую-то другую работу, требующую определенной сноровки, но при других обстоятельствах вполне мог бы жить с троллями бок о бок. Очевидно, это и делало его чужим для других обитателей замка и особенно — для солдат.
Туман стягивался вокруг сражающихся, как будто они угодили в мешок, сырой и плотный. С каждой минутой обзор сокращался. Теперь ни Броэрек, ни Евтихий не видели дальше пяти шагов. Им трудно было понять, где союзники, а где враги, но ни всадник, ни пеший не позволили этому обстоятельству смутить себя. Если из тумана на них выскакивал тролль, его ожидала быстрая смерть.
И тут впереди засиял свет.
Он властно притягивал к себе — не потому даже, что разгонял туман; в нем была заключена великая жизненная мощь. Казалось: прикоснись к источнику этого света — и получишь вечную, ничем не сокрушимую жизнь.
— Туда, — хрипло проговорил Евтихий, показывая в сторону света.
Броэрек не отвечал. Ему сделалось нехорошо: туман впивался в горло, заползал под веки, выжимал кусачие слезы из глаз. Разболелись раны, которые вроде бы успели зажить. В сердце молчаливо вошла игла: Броэрек вдруг подумал о том, что фэйри, в которую он влюблен, вряд ли отвечает ему взаимностью. «Я глуповат, — думал он. — Я знаю, что глуповат. Я незаконнорожденный, и если бы не дружба моего брата, я так и остался бы никем. Сыном безвестной служанки. Кем я мог бы стать для женщины? Фэйри не любит меня. Она меня дразнит. Они всегда так поступают — фэйри. Мне ведь рассказывали, а я не верил. Но теперь верю».
— Вперед! — задыхаясь, кричал ему Евтихий. — Ты меня слышишь? Вперед, туда, к ней!
«К ней?» — недоуменно повторил про себя Броэрек.
Он взглянул в ту сторону, куда показывал ему пехотинец, и снова увидел сияние. Туман стал рассеиваться, в тяжелых кровавых лужах засверкали золотые искры. Да, теперь Броэрек отчетливо видел, что великан в сияющем доспехе, — женщина. Даже тяжелые латы не могли скрыть этого обстоятельства. Женская фигура высотой в два с половиной человеческих роста, с алмазным мечом в руке, с копной роскошных белых волос, ниспадающих на плечи и спину.
Чудесную воительницу окружили черные тролли: они все разом набрасывались на нее, словно крохотные собачки на оленя, и осыпались на землю, сраженные мечом и светом.
Постепенно тролли отступали все дальше в глубину рощи, которая вдруг показалась Евтихию бесконечной: таинственным образом она сделалась гораздо больше, чем была изначально.
Внезапно перед Евтихием откуда-то выскочил еще один тролль. До сих пор Евтихий, завороженный чудесным зрелищем сражающейся великанши, его не замечал. Тролль как будто вырос из-под земли. Первый его удар Евтихий принял на щит, и щит раскололся. Половина отлетела, а вторая повисла на руке, и отстегнуть ремни времени не было.
Евтихий понимал, что столкнулся с представителем высокой расы: перед ним был не просто воин, но истинный аристократ. С такими биться гораздо труднее, чем с обычными вояками, поскольку они всю жизнь, с раннего детства, проводят с мечом и луком в руках. А этот к тому же постоянно смеялся. Негромко, сквозь зубы: кровопролитие доставляло ему радость. Синие и желтые спирали, нарисованные на щеках тролля, находились в постоянном движении, искажались — он гримасничал.
Евтихий видел, как его противник, весело скалясь, поднимает меч. Более того, Евтихий даже знал, как следует отразить этот удар… но не смог. В следующее мгновение солдат уже лежал на земле. Было холодно и сыро, от головокружения поднималась дурнота — и почему-то отчетливо выступило очень давнее, детское воспоминание о том, как когда-то Евтихий помогал матери разделывать рыбу и порезал руку ножом. Глубоко порезал, до кости. Тогда было не столько больно, сколько ужасно противно. И еще годы спустя Евтихию иногда снилось это ощущение — входящего в плоть лезвия — и он просыпался в отвратительном настроении.
