Она принялась опять разгуливать по залу, выглядывая то в одно, то в другое окно и любуясь видами. Виды, впрочем, были так себе, но все прочие зрелища увлекали Соню еще меньше.
Неожиданно кто-то произнес прямо у нее над ухом:
— Танцы — бесчеловечное изобретение человечества, нарочно созданные для взаимного издевательства. Не находите?
Соня обернулась.
Перед ней стоял молодой человек с бледным лицом, покрытым пламенеющими прыщами. Он был одет строго, даже элегантно, однако держался скованно — очевидно, находясь в непрестанном памятовании своих прыщей.
— Петр Потифаров, — представился он.
— Софья Думенская, — ответила Соня.
Он чуть прищурился.
— А я ведь вас не знаю.
— Я вас тоже не знаю, — засмеялась Соня. — Впрочем, вы милый.
— Мне больше лет, чем можно было бы подумать, — Потифаров коснулся лба, намекая на основной недостаток своей наружности, — позднее созревание. Проистекло, полагают медики, от чрезмерного увлечения книгами. Люблю историю, знаете ли, и преклоняюсь перед философией. Вы изучали уже «Книгу мертвых»? Я прочел все, особенно древнеегипетскую. Там миллионы разных толкований, а из иероглифов у меня самые любимые — в виде глаза и в виде такой сложной штучки, трудно объяснить на пальцах… Позвольте, я начерчу.
Он принялся водить пальцем по подоконнику.
— Вот так, здесь такие пимпочки, и тут еще перевязочка. Называется «Са».
Соня сказала:
— Это просто поразительно. Откуда можно знать, как это называется? Разве кто-нибудь сейчас говорит по-древнеегипетски?
— Несколько профессоров египтологии весьма бойко общаются между собою на этом языке, — поведал Потифаров. — Я присутствовал на одном диспуте в Академии. Диспут был открытый, прийти мог любой человек, а я все-таки без пяти минут студент и весьма интересуюсь… Звучит чрезвычайно любопытно, особенно если закрыть глаза и все это себе наглядно воображать… Я и воображал, и перед моим внутренним взором непрестанно скакали различные иероглифы. Но потом другой профессор начал возражать, а ему возразили, что он принадлежит к фиванской школе, а эти двое профессоров — к мемфисской, и что амонопоклонники совершенно не понимают птахопоклонников, и что это абсолютно естественно, потому что в Древнем Египте они тоже друг друга не понимали. То есть, вообразите… как вас зовут, вы сказали?
— Софья Думенская.
— Вообразите, Думенская, — все было абсолютно как в Древнем Египте! Я ощущал себя на берегах Нила!
Потифаров крепко пожал Соне руку своей влажной прохладной рукой и отошел.
Проносясь мимо в вальсе с гусаром Вельяминовым, Тамара Вязигина едва не сбила его с ног. Вельяминов что-то сказал Тамаре на ухо, Тамара засмеялась, а Потифаров сердито махнул рукой. Соня оперлась руками о подоконник. Проскакала, вальсируя, Полин. Она впилась в плечо подпоручика Рыжова с безумной силой, глаза ее были полузакрыты, губы шевелились. Подпоручик Рыжов имел ошеломленный вид.
Потифаров опять подошел к Соне.
— Я уверен, что он назвал меня «дураком», — прошипел он, провожая взглядом Вельяминова, который продолжал что-то нашептывать красавице Тамаре. — Полагаю, я обязан теперь вызывать его на дуэль.
— А вы знаете какие-нибудь неприличные слова на древнеегипетском языке? — спросила Соня.
— Что? — удивился Потифаров.
— По-русски я много знаю, знаю и на латыни, — сказала Соня. — У меня был частный учитель классической латыни, недолго, правда. Приходил к отцу пить. Как выпьет — так обучает меня непристойностям. Римляне, говорит, весьма много их писали на стенах, и раскопки городов Помпеи, Стабии и Геркуланум открыли нам глаза на античность… А древние египтяне что на стенках писали?
Потифаров молча следил за Вязигиной глазами.
Соня дернула его за рукав.
— С вами дама разговаривает, господин Потифаров!
Он как будто очнулся и перевел на нее взгляд.
— Древние египтяне были народом благочестивым и на стенах писали гимны своим божествам, — медленно проговорил он.
— Ну тогда и я вам не скажу, как на латыни будет «жопа», — сказала Соня.
Потифаров покраснел, а Соня ужасно расхохоталась.
Глава двадцать вторая
Через два дня после памятного приема у Скарятиных гусарский полк, к великому огорчению местных дам, покинул Лембасово и направился в Пулково, откуда должен был лететь на отдаленную колонию, где действительно намечалось «дело». Полин, запершись у себя, рыдала и давала страшные клятвы читать все-все газеты и долго-долго ждать письма. Княжна заказала молебен.
Соню начали обучать плетению кружев. Занималась этим любимица княжны — Неонилла Павловна, единственная из всех приживалок, к которой обращались по имени-отчеству. Говорили, будто она пришла в Петербург пешком откуда-то из Сибири и что в родном городе ее держал взаперти местный градоправитель: слишком дорожа ее искусством, он не позволял Неонилле Павловне никуда отлучаться. Но мастерица сплела кружевную лестницу и однажды самовольно покинула место своего заточения, а затем, переодевшись богомолкой, пустилась в странствия.
Княжна приютила ее у себя, дала ей лучшую комнату, возвысила до привилегированного положения и с той поры безраздельно пользовалась всеми навыками Неониллы Павловны. Многие в Лембасово (и даже в самом Петербурге) выпрашивали у княжны изделия Неониллы Павловны, хотя бы на продажу, но княжна соглашалась очень редко.
Неонилла Павловна была лет пятидесяти, рано увядшая и постаревшая, с выкаченными светлыми глазами и тоненькими, в ниточку, губами. Казалось, изумительное мастерство существует отдельно от своей носительницы; не может ведь такого быть, чтобы тончайшие кружева выходили на свет из-под красноватых, шелушащихся рук, чтобы покрытая свалявшимся седым мхом голова измышляла такие дивные узоры?
В разговорах Неонилла Павловна была скучна, а по характеру — чрезвычайно склонна к доносительству. Она ничего не объясняла Соне — то ли не умея учить, то ли попросту не желая с кем-либо делиться; всю работу она исполняла сама, а потом жаловалась княжне на непонятливость и леность ученицы.
Плетение кружев совершенно не занимало Соню, равно как и музицирование.
Княжна мягко выговаривала своей воспитаннице за неблагодарность.
— Как ты можешь, Соня, поступать так глупо! — говорила княжна во время чая под мерное кивание всех своих приживалок. — Это, по меньшей мере, неразумно! Я намеревалась подготовить тебя к достойному замужеству. Еще ничего не решено, но, возможно, найдется кто-нибудь в Лембасово, кто захочет взять тебя без приданого. На балу у Скарятиных, я знаю, тобой заинтересовался молодой Потифаров. Ты удивлена? Напрасно. Мне об этом сообщили.
Соня поймала взгляд Полин и поняла, что именно она и передала княжне насчет беседы «новой девочки» с прыщавым Потифаровым. Очевидно, Полин пыталась таким способом отвлечь внимание от ее собственных бальных похождений.
