Витольд долго молчал, потом сказал:
— Это все неправда.
— Встаньте, господин Безценный, — приказал Порскин и тоже поднялся со стула. — Вы арестованы по обвинению в убийстве Анны Николаевны Скарятиной. Дайте руки.
Витольд протянул ему руки. Порскин вынул из кармана наручники и защелкнул их.
— Это все неправда, — повторил Витольд.
Макрина взвыла и бросилась вон из комнаты.
Порскин повернулся ко мне.
— Господин Городинцев, я вас прошу явиться ко мне в трактир, где я останусь с арестованным до полудня, пока за нами не приедет электромобиль из Петербурга. Вы должны будете дать свои показания. Иначе вам придется впоследствии ехать с этой целью в Петербург.
— Хорошо, — сказал я.
Меня трясло. Я пытался успокоиться, выпив остывший чай, но только весь облился.
Я слышал, как хлопнула входная дверь. В доме стало тихо. Бессмысленно белели на столе подписанные мной бумаги.
* * *
После краткого размышления я решил вовсе не ходить к Порскину в трактир. В конце концов, съезжу потом в Петербург и там подпишу показания. Невыносимо было мне сейчас встречать посторонних людей, ловить их любопытствующие взгляды, отвечать на вопросы, ядовитые или сочувственные. Кроме того, я категорически не хотел видеть Витольда. Мне было ужасно неловко, а почему — не знаю.
Несколько часов кряду я расхаживал по комнатам, переставлял предметы, а Макрина, как тень, скользила за мной и возвращала их обратно на место. Иногда я резко оборачивался и сталкивался с ней нос к носу. Тогда она пугалась и жалобно произносила:
— Ой, ну что вы, Трофим Васильевич, прямо как медведь какой-то!..
Это ужасно злило меня, и я скрежетал зубами.
Я ожидал полудня так, словно это было временем казни моего сообщника, причем я, участник провалившегося заговора, чудом остался вне подозрений.
Наконец часы в гостиной пробили двенадцать раз. «Свершилось», — подумал я и живо представил себе, как Витольд со скованными руками садится в электромобиль и под надзором двух солдат и Порскина отбывает в Петербург. Вот местные обыватели вывалили на улицу — посмотреть, как увезут убийцу. Напрасно Витольд обводит глазами толпу — нигде не видит он дружественного лица. Дверца закрывается, все кончено.
Я дал правосудию еще полчаса, потом отправил Макрину к трактиру — на разведку.
— Поглядите, уехал уж Порскин или он еще тут.
Макрина отсутствовала долго. Она возвратилась переполненная впечатлениями и порывалась делиться ими во всех подробностях, но я строго оборвал ее.
— Говорите, пожалуйста, коротко.
Тогда она вздохнула, утерла глаза платком и сообщила, что Порскин «полчаса назад как уехамши» и что «многие очень настроены против Витольда Александровича», особенно КлавдИя, которая оказалась подколодной змеей «со своими ядовитыми мнениями».
— Вас тоже осуждают, Трофим Васильевич, что вы, мол, потворствовали, — прибавила она со вздохом.
— Чему это я такому, интересно, потворствовал? — рассердился я.
— Ихней незаконной любви, — пояснила Макрина.
— Что в подобной любви могло быть незаконного? — вспыхнул я. — Оба, кажется, и Витольд, и Анна Николаевна, были свободны и… Да и не было никакой любви! — спохватился я.
— Мне-то можете не говорить, я же собственными ушами слышала, — сказала Макрина, указывая на тот угол, в котором она простояла все время допроса. — А все ж таки осуждают вас, Трофим Васильевич, очень осуждают. Должны были, говорят, убийцу-то разглядеть хозяйским оком. А вы, мол, жили с ним бок о бок — и не разглядели.
— Почему они покойного Кузьму Кузьмича не осуждают, хотел бы я знать, — скрипнул я зубами. — Ведь Кузьма Кузьмич, Царство ему Небесное, Витольда и нанял…
— Кузьма Кузьмич был блаженный и почти святой, он дурного ни в одном человеке не подозревал, даже в маниаке, — сообщила Макрина и тотчас до смерти перепугалась: — Я господина Безценного ни в чем не подозреваю, упаси Боже так думать, я считаю ровно так, как вы.
— Ладно, — я махнул рукой. — Что еще там болтали про меня?
— Будто вы сами хотели сделаться любовником Анны Николаевны… Но в основном, конечно, полагают, что вы недоглядели. Нет в вас хозяйского ока, чтобы распознать и вывесть на чистую воду.
«Все-таки очень хорошо, что я не пошел туда подписывать показания, — подумал я с содроганием. — В Петербурге, по крайней мере, на меня никто таращиться не будет…»
А вслух я произнес:
— Хорошо, Макрина. Теперь оставим это. Не будем больше обсуждать.
Она не спешила уйти. Стояла, упрямо пригнув голову, то сцепляла пальцы, то расцепляла.
— Что еще? — спросил я.
— Трофим Васильевич… — Макрина торопливо обтерлась платком. — А вы как считаете на самом деле — Витольд Александрович не виноват?
— Не виноват, — сказал я.
— Я тоже так считаю, — торопливо произнесла она.
— Я кататься поеду, — сказал я. — Обед подавать к семи вечера. Скажите Планиде Андреевне.
— Планида Андреевна очень убивается, — поведала Макрина. — Витольд Александрович ей был как родной сын.
— Понятно, — кивнул я без всякого сочувствия к горю Планиды Андреевны, несомненно, преувеличенному сентиментальной Макриной. — Так к семи пусть будет обед, — повторил я деловитым тоном. — И не работайте сегодня. Отдохните. Только из дому никуда не ходите, а то снова нацепляете сплетен, как блох.
Я надел теплую куртку, шарф, взял вязаные рукавицы, меховую шапку и, обмундировавшись таким образом, направился к каретному сараю, где трудился Серега Мурин.
Мурин с хмурым усердием вычищал сарай. Завидев меня, он выпрямился и произнес:
— А Ви-ви-витольд н-не ви-ви-ви…
— Я тоже не верю, что он виновен, — сказал я. — Бросай работу, Мурин, ты мне нужен в одном деле.
Мурин посмотрел на лопату, которую держал в руке, с силой воткнул ее на снег и сказал:
— Хо-хорошо.
— Садись в электромобиль, — распорядился я.
Мурин с сомнением оглядел свои рабочие штаны.
— Отряхнись и забирайся в электромобиль, — повторил я приказание.
— Я ро-рогожу п-подстелю! — сообщил Мурин, бросаясь обратно в сарай.
Он вернулся с куском новой, чистой рогожи и заботливо положил ее на сиденье, а уж потом уселся сам. Я устроился рядом.
— Слушай внимательно, — сказал я. — Сейчас мы едем до шестьдесят пятой версты. Там я выйду и отправлюсь в лес.
— Про-про-пропадете, — заволновался Мурин.
— Нет, не пропаду… Я знаю, куда идти. Тебя мои дела не касаются, — прибавил я, памятуя слова Витольда о том, что Мурин не умеет врать и при допросе мгновенно выложит всю правду. — Просто сделай, как я скажу. Когда я выйду, отгонишь машину на четыре версты и там встанешь. Потом я тебе позвоню. — Я вынул из кармана передатчик и показал Мурину. — Когда услышишь от меня сигнал, возвращайся к шестьдесят пятой версте и жди там. Я выйду из леса, и мы вернемся домой. Ты понял?
