— Нет ли у тебя с собой водки? — продолжал Матвей. — Холодно по ночам, водкой бы согреться.
Я опять забрался в возок и вынул из ящика, приделанного под столиком, фляжку с коньяком, которую сунули мне на прощанье друзья.
— Это дело, — одобрил Матвей. — Ну и последнее. Выверни-ка, братец мой, карманы. Разбогател ты только что, стало быть, еще не отошел от обыкновения самое ценное носить при себе, в карманах.
Я застыл не двигаясь. Мне до слез не хотелось расставаться с серебряной коробочкой, где хранились столь ценные для меня реликвии. Но Матвей все правильно угадал и отступать не намеревался.
— Ну, довольно! — прикрикнул он на меня. — Ты теперь богатый, ты себе еще купишь, а мне для дела нужно!
В этот самый миг, когда рука моя уже нависла над карманом, один из краснорожих вдруг вытянул шею, обернулся и как-то особенно свистнул, сложив губы трубочкой. Тотчас и остальные завертелись, беспокойно залопотали, сбились в кучу и начали показывать куда-то на дорогу.
Матвей тоже поглядел туда, плюнул себе под ноги, а мне сказал:
— Ну, прощай. Может, еще увидимся.
И побежал к лесу. Вслед за ним, рассыпавшись, точно яблоки из корзины, поскакали и краснорожие. Они не столько бежали, сколько прыгали, сильно отталкиваясь от земли ногами в коротких лохматых сапогах.
Я разжал пальцы, которыми стискивал у себя в кармане серебряную коробочку. И наконец увидел тех, кто одним своим появлением непостижимо отогнал от меня грабителей.
Их оказалось, к моему величайшему удивлению, всего двое: женщина лет пятидесяти и юноша, лет самое большее двадцати.
Он был небольшого роста, очень худой, нескладный — как будто у него имелся, например, небольшой горб, который он скрывает, утягиваясь в корсет. Я не мог хорошо рассмотреть черты его лица, видел только, что он очень смуглый, почти черный. Полы его узкого пальто, забрызганные снизу грязью, волочились по земле.
Женщина в элегантном брючном костюме, клетчатом плаще с пелериной и высоких сапогах, показалась мне отталкивающе-красивой. Мне почему-то чудилось, что она в любое мгновение может обернуться насекомым — кузнечиком, например, или стрекозой. Жгуче накрашенные губы, обрамленные резкими морщинами, были сложены в подобие презрительной полуулыбки. И хоть смотрела она на меня издалека, сквозь белую муть тумана, мне сделалось не по себе.
Этот обмен взглядами длился несколько секунд, после чего женщина и ее спутник повернулись и неторопливо зашагали прочь. Я же, сбитый с толку и сильно расстроенный, забрался в мой возок и снова набрал координаты на дисплее.
Глава вторая
«Осинки», должно быть, чудо как хороши летом; поздней же осенью они производили впечатление растрепанного вороньего гнезда, открытого всем ветрам. Сад уже почти весь облетел. Небольшой господский дом был виден с дороги. Я мог разглядеть деревянные колонны и открытую галерею на весь второй этаж.
Электроизвозчик переехал мост через широкую, набухшую после долгих осенних дождей реку Агафью, обогнул сад, обнесенный каменной оградой, местами обвалившейся, и остановился у ворот, настежь раскрытых. Два обратившихся в руины каменных льва с бессильной угрозой глядели на меня из вороха листьев.
К дому вела тщательно выметенная подъездная аллея. Один или два желтых листа лежали на темной земле. Я выбрался из электроизвозчика и нажал кнопку «Возврат». Дверца плавно закрылась, и возок укатил. Туман поглотил его. Последняя связь с Петербургом, с моей прошлой жизнью оборвалась.
Всего имущества при мне осталось — коробочка с кольцами в кармане и бархатный альбом под мышкой. В таком виде я и зашагал по аллее, а дом в самом ее конце почему-то не приближался — оставался плоской картинкой на фоне белесого неба.
И тут откуда-то из кустов донесся пронзительный крик:
— Охти, батюшки!.. Прикатил! Попович-то прикатил!
Кто-то невидимый выскочил из укрытия и, вихляясь, побежал среди стволов. Слышно было, как шуршат листья.
Я вздрогнул и остановился посреди аллеи. Не знаю, что более меня удивило — неожиданность засады или же наименование «поповича». Очевидно, однако, что под этим именем я был известен в «Осинках» еще до дядюшкиной кончины.
Я проделал еще несколько шагов и наконец вышел на небольшую площадку перед парадным входом в барский дом. Навстречу мне по ступеням неторопливо сходил высокий, широкоплечий человек с мягкими чертами и светлыми волосами. Лет ему было никак не больше тридцати. Очки придавали ему сходство со студентом. Полосатый шарф многократно обматывал его шею и частично захватывал подбородок.
Он приостановился на последней ступеньке и испытующе поглядел на меня.
Я вдруг понял, что не знаю, как держаться и что говорить. Я вынул из-под мышки альбом с дагерротипами и принялся вертеть его в руках.
Молодой человек проговорил сухо:
— Господин Городинцев? Добро пожаловать в «Осинки». Я — управляющий вашего покойного дяди, Витольд Безценный.
Я уставился на него, и он добавил (очевидно, привык):
— Не Бес-, а Безценный, через «з». Фамилия такая. Не угодно ли с дороги чаю?
— Я… Да, пожалуй, чаю, — согласился я. — Управляющий? Хорошо. А кто это сейчас кричал?
— Горничная наша, Макрина. Она сдуру перепугалась.
Чуть насмешливо смотрел он сквозь свои очки, как я поднимаюсь по ступенькам. Посторонился, пропуская меня ко входу и тотчас вошел следом, тщательно затворив дверь.
Внутри было тепло, ярко горели электрические лампы. Деревенские, сплетенные из веревок, коврики, выметенные и вычищенные, лежали у лестницы. Витольд пошел впереди, показывая путь, и скоро мы очутились в большой комнате с ситцевыми диванами и тяжелым дубовым столом на одной толстой ноге, без всякой скатерти.
— Желаете умыться? — осведомился Витольд таким тоном, каким, бывало, и отец загонял меня, маленького, в рукомойню.
В ответ на подобный вопрос никак не объявишь: «Вовсе не желаю, а подавайте мне сейчас же, неумытому, чаю с вареньем и блины». Я кивнул, чувствуя себя неловко.
Витольд взял свисток, висевший у него на цепочке, и дунул. От звука у меня заложило в ушах. Я поморщился. Витольд молвил невозмутимо:
— Умывальня за той дверью.
Я положил на дубовый стол бархатный альбом и направился к двери умывальни. Я ожидал увидеть там застенчивую горничную в фартуке, как у гимназистки, или на худой конец заслуженную няньку, но в умывальне обнаружился парень лет на пять младше Витольда, костлявый, с бегающими темными глазами.
— Во-вот во-во-вода, — проговорил он, показывая на бак, вмурованный в плиту, где гудел огонь. — Я за-за-зажег. А ту-тут тазы.
— Ты кто? — спросил я резко.
— Д-д-дворник, — ответил парень. Он странно дернул головой, поглядел на меня хмуро и вышел, хлопнув дверью.
