Каждая очередь, как он заметил, имела свое лицо, всегда ярко выраженное, как маска клоуна. Не раз, особенно поначалу, случалось ему оказаться в очереди-патриотке. Тогда вокруг превозносили польскую армию, наперебой сыпали цифрами, щеголяли осведомленностью насчет того, где сейчас Гитлер и где такие-то и такие-то польские генералы и что у них на уме.
– Между прочим, вчера Гитлер лично прибыл под Варшаву.
– Будь он проклят!
– Совершенно с вами согласен, пан.
– Вы уверены, что он здесь?
– А почему, как вы думаете, сегодня так бомбили? Лично его распоряжение!
– На что он рассчитывает, этот кровопийца? Неужели он действительно предполагает взять город?
– Он скорее сотрет Варшаву с лица земли, чем увидит ее побежденной! Таково мое мнение, пан!
Ясь соглашался всей душою. Стоять в очереди-патриотке было волнительно и сладостно, почти как бежать в атаку, и Ясь приносил домой кулек пшена или гречки с таким чувством, словно вернулся с боевых позиций. Пока мама варила кашу, он расхаживал по кухне и добросовестно пересказывал услышанное. Намекал также, что сведения получил «от одного офицера», с которым «разговорился случайно». Так казалось весомее.
Но чем дольше Варшава находилась в осаде, тем чаще стали попадаться очереди-трусихи. В таких задавали тон женщины средних лет с кислыми лицами и ухватками лавочниц. Каждая из них представляла собою ослабленную версию тетки Тенардье, описанной Виктором Гюго в «Мизераблях» и определенной им как «жеманный людоед».
Эти были осведомлены о происходящем по-своему.
– А вы знаете, что существует секретная директива самого Гитлера уничтожить население Варшавы особым ядом, а когда мы все умрем, отдать город русским?
– Что вы говорите!
– Чистая правда! Об этом все сказано в пакте Молотова-Риббентропа. Нас предали, а мы тут еще церемонимся!
– Ах, матка боз-з… – шипела, тряся щеками, соседка Ярослава, и он ежился, когда ее вздохи обдавали ему шею. – Совсем ведь мальчик, ему-то за что…
Осознав, что жалеют его, Ясь ощутил осатанение во всем теле. Но вдруг, к великой его радости, начался обстрел. Очередь заметно поредела. Однако лавочницы, как ни надеялся Ясь, никуда не сбежали. Упорные, бесстрашные, они даже Гитлеру не позволили бы вклиниться между собою и своим добром.
Чем дольше шла война, тем чаще встречались очереди-паникерши. Эти бесконечные очереди съедали у Ярослава весь день. Отправлять маму часами стоять среди ядовитых, разъедающих сплетен и всеобщего остервенения было немыслимо. Отец больше недели уже не появлялся дома – был занят делом: стрелял в немцев. Словом, забота о продовольствии целиком и полностью легла на плечи Ярослава.
Девятнадцатого сентября не стало водопроводной воды. Утром, когда Ясь хотел умыться и поскрести бритвой почти несуществующие усы, кран ответил одинокой каплей. Ясь засунул в кран палец, повертел им, покрутил вентиль, потом плюнул и сказал маме:
– Черт знает что! Теперь воды уже нет. Ни побриться толком, ни кофе сварить…
Мама дала ему бидончик и сказала, чтобы он спросил воды у соседей – вдруг у кого-то найдется. Однако воды ни у кого не оказалось. Соседка с первого этажа уже знала, что поврежден водопровод, и теперь гражданам Варшавы осталось одно: погибнуть от жажды. «Гитлер попал бомбой прямо в главную трубу».
Ясь бросил бидончик в прихожей и ужасно выругался. Мама выглянула из кухни.
– Что? – спросила мама.
– Вода только в Висле, – сообщил Ясь.
– Я сварила кофе, – сказала мама. – В чайнике еще оставалось… А вечером вместе сходим на Вислу. Я тебе помогу.
Подкрепив силы, Ясь отправился в очередь.
– У вас тоже воду отключили?
– Воды нет во всей Варшаве. Уже известно.
– Будем, как в старину, брать из Вислы. Лишь бы только хуже не стало.
– А вам известно, что в Висле вся вода уже отравлена? Рыба плывет кверху брюхом…
– Сами вы, пани, извините, плаваете кверху брюхом!
– Хотите сказать, из Вислы можно брать воду? Если у вас есть дети, значит, вам их не жалко!
– Много вы знаете! Висла полна трупов. В ней со вчерашнего дня течет не вода, а кровь. Я сама видела.
– Матка Боз-з-зка… – зудела старуха в черном платке.
– А вы слышали, что по Иерусалимским аллеям вчера ночью из Варшавы ушли все крысы?
– Да, крысы – они чуют заранее. Не то что люди.
– Крысы шли огромной волной, а впереди несли на спинах крысиного короля.
– Крысиного короля?
– А вы не знаете? Такая крыса нарождается раз в сто лет, у нее два или три сросшихся туловища и всегда три головы… Она сама ходить не может, ее всегда носят на спинах…
– Все вы врете! Ну вот что вы врете? Была я вчера ночью на Иерусалимских аллеях, никаких крыс и в помине… А вот через мост Кербедзя – это точно – пробежали шестьдесят три бродячих собаки.
А потом появился какой-то мужчина с взволнованно рдеющими прыщами на плохо выбритом лице и стал говорить, захлебываясь и показывая мятый листок бумаги:
– Наши разбиты! Полностью! Видите? Здесь все сказано! Вся правда! Восточнее Варшавы сегодня потерпела поражение последняя польская армия! Все! Не верите? Вот тут написано. Немецкие авангарды продвинулись далеко за Вислу. Приблизительно 150 тысяч польских солдат и офицеров сложили оружие, а генерал Бортновский застрелился! Варшава в полной блокаде.
Ясь почувствовал, как немеют у него губы и кончики пальцев. Затем услышал собственный голос – громкий и даже как будто веселый:
– А дайте-ка посмотреть, что тут такого написано, пан!
– Пожалуйста-пожалуйста! – охотно сказал мужчина и протянул Ясю листок.
Ясь взял, взглянул, букв не разобрал – все плясало, кроме жирно выделенной цифры «150 000». Сжав листок в кулаке, Ясь с хрустом ударил в прыщавый подбородок. Мужчина качнулся, в его глазах метнулось удивление. Ясь закричал нечеловеческим голосом и ударил его вторично, опрокидывая на мостовую, затем быстро дважды пнул под дых и прыгнул сверху.
Кругом кричали разнообразное:
– Так ему! Дай ему! А что он врет!
– Держи вора!
– Что – карманника поймали?
– Распустили! Безобразие!
– Дожили! Живого человека – по морде бьют!
– Оставь его! Оставь, сопляк! Оставь, застрелю!
– Разнимите их! Ой, мамочки… Разнимите их! Он убьет его! Ой, мамочки…
– Женщине плохо!
– До чего дожили! Среди бела дня!..
– Держи вора! Держи!
Ясь, держа одной рукой врага за горло, другой принялся забивать скомканный лист ему в рот, но только измазал кулак чужими слюнями. Бросив избитого мужчину с комком окровавленной и заплеванной бумаги, Ясь ушел. Очередь продолжала шуметь и волноваться у него за спиной.
