Малкольму даже не было нужды видеть его лицо.
— Да, Жюльен, — сказал он. — Твои соотечественники заявляют, что во Франции было и всегда будет невозможным достать плутоний оружейного класса. Но иракцы могли достать плутоний где угодно, а механизм — в Париже. А точнее, в городке на юго-восток от Парижа.
Мы тут же поняли, к чему клонит Малкольм. В 2006-м иракский президент и давняя «немезида» Запада Саддам Хусейн решил оспорить экономическое эмбарго, уже два десятилетия наложенное на его страну. Он заявил, что владеет ядерными технологиями. Запад был потрясен нелепостью этих слов, так как новейшие данные мониторинга иракских оружейных объектов не выявили возможностей, некоторые позволили бы Саддаму сооружать подобные устройства. Чтобы придать своим утверждениям убедительности, Саддам отправил террориста-смертника взорвать боевое ядерное устройство на одной из самых процветающих курдских территорий на охраняемом союзниками севере страны. Человек был перехвачен, устройство — отобрано, и его миниатюрный механизм в конечном счете был разрешен к продаже во Франции.
— Предлагаю всем занять посты по расписанию, — продолжил Малкольм. — Берем курс на Францию — и как можно быстрее, полковник. У нас нет времени беспокоиться из-за вмешательства наших обычных противников.
Все поднялись и стали расходиться.
Эли спросил:
— А как насчет израильтян и американцев? Дадим ли мы им знать, что происходит?
Малкольм пожал плечами.
— Разумеется, но не думаю, что они поверят. Особенно если информация придет из анонимного неподтвержденного источника. Но все же сообщим. — Снова глядя на море, он добавил: — Сообщим, что этот удивительный век породил монстра — монстра, который может использовать их собственные средства лучше, чем они способны себе представить…
Еще несколько секунд я наблюдал за Малкольмом — тот бросил взгляд вниз, извлек шприц и вонзил его в руку; а я вдруг спросил себя: о ком это он? Только ли о Дове Эшколе?
Глава 31
Быстро добраться до Франции было даже важнее, чем оставаться невидимыми для ВВС США и их союзников, но осторожностью пренебрегать не следовало. Чтобы избежать обнаружения, Малкольм и Эли начали генерировать новую «подпись» нашего корабля на радарах — такую, чтобы радиолокационные отметки наземных станций слежения ни в коем случае не совпали бы с теми, что были, без сомнения, зафиксированы американцами и англичанами в наших встречах над Афганистаном и Северным морем. Эта затея потребовала подмены для Эли, дежурящего в посту наблюдения орудийной башни. Я был немного знаком с этим занятием, и Лариса весьма логично предложила мне занять пост Эли. Правда, та же логика требовала более формальных отношений, но Ларисе не составило труда ее опровергнуть, поскольку чем больше времени мы проводили вместе, тем больше ей этого хотелось, — беспрецедентный случай в моей жизни, сказал я ей.
— Почему же? — спросила Лариса со смехом, взяв меня под руку и таща по коридору в своей неподражаемой манере, такой воинственной и соблазняющей. — Твои прежние романы были настолько никудышными? Не могу поверить — нет, только не потрясающий доктор Гидеон Вулф!
— Сарказм — генетически ущербная форма юмора, Лариса, — сказал я, обняв ее за талию и крепко прижав к себе. — И что бы там ни говорили женщины про уважение к мужчинам, посвятившим себя работе, это отнюдь не значит, что они хотели бы иметь таких рядом с собой.
— Они и не должны, — откликнулась Лариса с уверенным кивком. — Нормальная женщина заслуживает куда большего, чем просто законной доли внимания.
— Как удачно, — заметил я с улыбкой, — что мне уже не вернуться назад, к прежней жизни. Выкуп, назначенный за мою голову, и все такое.
Лариса вдруг остановилась как вкопанная и повернулась ко мне с выражением неприятного удивления на лице.
— Гидеон, ты же не хочешь сказать, что действительно думал об этом.
Я пожал плечами.
— Не совсем так. Но поинтересоваться было вполне естественно.
За время нашего с ней знакомства выражение неуверенности появлялось у нее на лице довольно редко; теперь же, похоже, застыло на нем надолго.
— О, — только и сказала она, уставившись вниз, на палубу.
— Лариса? — Сбитый с толку, я погладил ее по лицу. — Я же не планировал ничего такого, мне лишь стало интересно… — Она кивнула и впервые на моей памяти промолчала. И в ее молчании было что-то невыразимо наивное и печальное, и я обнял ее и привлек к себе.
— Прости меня, — сказал я тихо.
Я должен быть умнее, сокрушенно твердил я себе, и не допускать таких дурацких промахов. Любой, прошедший то, что прошла Лариса, не позволяет себе быть настолько эмоционально уязвимым. Но будь это так, она бы гораздо спокойнее отнеслась к возможности предательства. Любой разговор, и даже простую болтовню об уходе или о расставании такие люди воспринимают как грубое бессердечие. Посему я заткнулся и продолжал держать ее в объятиях, надеясь, что это загладит мою глупость… но знал, что это не поможет.
Однако и здесь я вновь заблуждался, как это часто бывало в наших с ней отношениях.
— Все в порядке, — наконец выговорила она, тихо, но убежденно.
— Уверена? — спросил я.
— Иногда мне нравится вести себя по-детски, Гидеон, — откликнулась она, — но это не значит, что я ребенок. Я знаю, что ты не хотел меня обидеть. — Конечно, она была права; я припомнил свои недавние мысли о том, что она не похожа ни на одну из женщин, что я знал раньше, и не удержался от смешка.
Она автоматически отметила это.
— Что смешного-то, невообразимая ты свинья?
— Да есть тут один забавный момент, — спокойно ответил я. — Предположение, что это я мог бы бросить тебя.
— Верно, — сказала она, ее очаровательное самообладание вернулось к ней. — Мысль и правда абсурдная, раз уж ты об этом говоришь.
— Ладно, — сказал я, нежно ее встряхнув. — Не стоит развивать ее дальше.
Она прижалась лицом к моей груди и сказала тихо — так тихо, что я не был уверен, что это предназначалось для моих ушей:
— Ты не бросишь меня, Гидеон.
Знай я тогда, что этому эпизоду суждено стать последним в ряду благополучно завершившихся конфликтов, и знай я, каких чудовищных сложностей можно было избежать, я бы постарался растянуть его любым способом. Для начала я мог бы не обратить внимания на корабельную сирену, что принялась завывать, как обычно, очень некстати. Но, прижимая к себе Ларису я, глупец, полагал, что наши отношения не таят опасности и риска. Не в силах постичь значение этого момента, я разжал объятия. Теперь-то я понимаю, что это была одна из моих нескольких роковых ошибок; но это запоздалое понимание не облегчает мук воспоминаний.
Через несколько минут после сирены мы с Ларисой вновь шли по коридору. За углом послышались чьи-то шаги, и у ведущего в башню трапа мы лицом к лицу столкнулись со Слейтоном.
