Небо над Гудзоном еще сверкало фейерверками, а по всему берегу за ними наблюдали группки людей. Но мы не стали останавливаться ради такого развлечения, продолжив галопом нестись вперед, к № 808 на Бродвее. Люциуса переполняли вопросы, но Маркус велел держать их при себе, пока не доберемся. Я приоткрыл мешок, чтоб проверить, все ли хорошо с Майком, — и он уставился на меня, все еще очень возбужденный, но уже не такой дикий. Я глубоко вздохнул и откинулся на сиденье коляски, достал из-под рубашки украденные бумаги и вручил их Маркусу, потом прикурил сигарету и предложил ему.
Оба мы были жестоко разочарованы тем, как повернулось дело, и потому теплый прием, устроенный нам остальными — чье разочарование наверняка должно было быть никак не меньше нашего, — когда мы добрались до № 808, был тем более оценен по достоинству. Пожалуй, и Маркус, и я, обдумывая случившееся, позабыли о том, насколько больше неприятностей могло произойти. Но облегчение, ясно читавшееся на лицах всех наших друзей, послужило нам должным напоминанием. Мисс Говард обняла меня что было сил, я аж от пола оторвался, а доктор, присоединяясь к ней, положил руку мне на плечи и стиснул их так, что чуть было не сплющил меня, хоть он при этом и улыбался. Наш неуспех, очевидно, оказался куда менее важным, чем возвращение живыми-здоровыми, — и вид этой мысли, отражавшейся на их лицах, в свою очередь, намного упростил рассказ о вторжении в дом.
Доктор заказал ужин у мистера Дельмонико и распорядился привезти его к нам в штаб-квартиру — что вновь вселило в Маркуса радость жизни. Я же был глубоко благодарен доктору за то, что он не просто заказал мне бифштекс с жареной картошкой, а еще и велел мистеру Ранхоферу прислать пару сырых говяжьих филе для Майка. Мистер Мур расставил все блюда на бильярдном столе на фуршетный манер: там были оливки и сельдерей, анчоусы на тостах, фазан и цесарка (украшенные декоративными перьями), заливное фуа-гра, отбивные из молодого барашка, салат из омара и креветок, рисовый пудинг, маленькие меренги с фруктами, неаполитанское мороженое и, конечно, бутылки шампанского, вина и пива, а заодно и рутбир для меня. Взрослые накладывали себе полные тарелки шикарной провизии, а я уединился на подоконнике со своим стейком, говяжьими филе и Майком, который оказался почти столь же голодным, как и ваш покорный слуга. Едва все наконец расселись в креслах и за столами со своим ужином и напитками, мы немедля перешли к обсуждению странных событий, только что приключившихся со мной и Маркусом: процесс начался с того, что мы вдвоем изложили основные факты, и закончился передачей Маркусом украденных мною бумаг доктору. Как только он это сделал, я впервые заметил, как на лицо доктора Крайцлера будто наползло какое-то облачко.
— В чем дело, доктор? — осведомился Маркус, приоткрывая окна, чтобы впустить в комнату теплый ночной ветерок вместе со звуками празднества с улицы. — Насколько я могу судить, эти документы могут стать доказательством, нужным нам для демонстрации модели поведения этой женщины.
— Возможно и так, Маркус, — произнес доктор, просматривая бумаги. — Не могу пока сказать. Но чем они скорее всего окажутся — или, точнее, чем окажется их отсутствие, — так это подсказкой сестре Хантер в том, кто проник в ее дом и зачем.
— Ну же, Крайцлер, бросьте, — заявил мистер Мур, аккуратно ставя нагруженную тарелку па ручку одного из кресел. — Если наш воскресный визит не был открытым объявлением военных действий, то я не знаю, что бы могло им стать.
— Меня волнует не вражда по отношению к нам, Мур, — отвечал доктор, все еще читая больничные отчеты. — А возможность того, что наши попытки спасти дитя могут в конечном счете быть интерпретированы — в сознании сестры Хантер — как вина самой девочки. Такова ее специфическая особенность: возлагать ответственность за все неурядицы — как в собственной жизни, так и в жизнях детей, к которым она прикасается, — на самих детей.
Доктор обратился к следующему листу, а всех нас поглотило это его тревожное замечание — и тут его глаза внезапно чрезвычайно расширились.
— Боже мой… — Он быстро отставил тарелку и еще энергичнее накинулся на стопку документов. — Боже мой… — повторил он.
— Доктор, что вы нашли? — спросила за всех мисс Говард.
Но доктор лишь взглянул на Маркуса:
— Сколько из этих писем вы прочли?
Маркус пожал плечами, вгрызаясь в баранью отбивную:
— Достаточно, чтобы уловить общую идею: ребенок по имени Джонатан находился под ее опекой и испытал несколько цианотических приступов. Последний оказался смертельным.
Доктор ткнул пальцем в стопку:
— Да. Но только то были не отношения сестры милосердия и пациента. Последняя приемная анкета показывает фамилию мальчика: Хатч. Это был Джонатан Хатч. Ее собственный сын.
Даже у меня отвисла челюсть, и я немедленно подумал о комплекте фотографий детей и младенцев, что видел в секретере в доме № 39 по Бетьюн-стрит.
— В больнице Святого Луки она не была сиделкой, — продолжал доктор. — Она приносила туда ребенка как пациента. Трижды.
Маркус как сидел, так и застыл, с зажатой в руке бараньей костью:
— Но… я просто предположил…
Доктор отмахнулся от него; движение руки его говорило: «ну конечно, конечно» — так ясно, будто он сказал это вслух. Он продолжал читать и всматриваться. Потом снова пораженно проговорил:
— Святый боже… Местом работы она указывает № 1 по Западной 57-й улице.
Бокал мистера Мура с грохотом приземлился на пол:
— Иисусе! — ошеломленно вымолвил он — Это же дом Корнеля Вандербилта!
[31]
Сайрус все еще не мог справиться с первой порцией новой информации:
— Но я же думал, мы вроде как решили, что эта женщина не способна иметь детей.
Доктор лишь вновь отмахнулся:
— Верно, Сайрус. И ничто не говорит о ее… стоп. Вот. — Он схватил газету, лежавшую внизу пачки, и вручил ее Сайрусу. — Взгляни-ка, что за вывод можно сделать отсюда.
Сайрус, набив рот фазаном, одной рукой придержал тарелку, другой взял бумаги, переместился за один из столов, где смог бы продолжать есть и читать. Доктор не отрывался от больничных отчетов:
— Каждый из случаев досконально подтверждает схему, описанную сестрами «Родильного дома». Каждый раз, когда женщина — значащаяся здесь как миссис Элспет Хатч — являлась в больницу, мальчик Джонатан, полутора лет от роду, уже задыхался и был синюшным. Каждый раз это приключалось посреди ночи — мать заявляла, что просыпалась от звуков его затрудненного дыхания и бросалась к нему, обнаруживая, что дитя не дышит. Первые два документа достаточно драматичны: «Если бы Вы, миссис Хатч, проявили меньшую расторопность с передачей ребенка в руки профессионалов, — пишет штатный лечащий врач после первого посещения, — он скорее всего бы уже скончался. Ваши страдания, пока Вы ожидали разрешения его судьбы, по словам персонала, были самыми трогательными, что доводилось наблюдать». Кто, Христа ради, это написал? — Пока доктор Крайцлер читал, я вспомнил, что он частенько работал с коллегами — терапевтами больницы Святого Луки. — Хм-м… «Доктор Дж. Лангэм». Не знаю такого.
