Речь мою прервало громкое шмыганье — Кэт вдохнула марафет с запястья. Лицо ее повело от ожога, но оно тут же стало умиротворенным. Наконец она залилась смехом:
— Прислуга? Стиви, ты шутишь, что ли?
— Какие шутки? — ответил я. — Крыша над головой, прочная — и постоянная — работа…
— Ага, — ехидно отозвалась она, — и могу себе вообразить, что мне придется делать для этого твоего доктора, чтобы ее не потерять.
На меня вдруг накатила волна ярости, и я схватил Кэт за руку, смахнув с запястья остатки порошка.
— Больше не говори так, — процедил я сквозь сжатые зубы. — Даже думать так о докторе не смей. Если ты в жизни своей таких людей не встречала…
— Стиви, черт бы тебя драл! — взвизгнула Кэт, пытаясь спасти остатки развеянного кокаина. — Ты так ничего и не понял, правда? Значит, я никогда не встречала таких людей? Так у меня для тебя новость, мальчик, — таких людей я встречаю с самого приезда сюда, и они уже достали меня, эти твои люди! Ну как же, пожилые джентльмены всегда рады помочь, еще б я их не встречала — вот только они всегда требуют что-то взамен! И я сыта этим по горло! Мне нужен мужик, Стиви, мой собственный, и мужиком этим будет Динь-Дон! И он не мальчик, не глупое дите с дурацкими затеями… — Она умолкла, пытаясь отдышаться. — Ладно. Прости. Ты мне нравишься, сам же знаешь… Всегда нравился. Но я стану в этой жизни кем-то — может, не знаю, танцовщицей в ревю или актрисой — и когда-нибудь выйду за богача. Но ради всего святого — не прислугой, у меня самой будет прислуга, чертова ее уйма!
Я встал и двинулся к двери.
— Ну да, — буркнул я. — Я просто подумал…
Она пошла за мной и снова обвила руки вокруг моей шеи.
— Ты замечательно подумал — но это не для меня, Стиви. Если тебе там так хорошо, я за тебя рада. Но вряд ли это сгодится для меня.
Я угрюмо кивнул:
— Угу.
Кэт развернула меня к себе и взяла мое лицо в свои ладони.
— Можешь иногда приходить повидаться — только обещай вести себя хорошо. Не забывай, я теперь девушка Динь-Дона. Ладно?
— Ну да… Ладно… — И я взялся за дверную ручку.
— Скажи… — Когда я обернулся, она опять улыбалась. — А прощального поцелуя я не дождусь?
С нежеланием, но все же больше — со страстью я склонился к ней; но едва лица наши сблизились, из ее ноздри на верхнюю губу внезапно скатилась большая капля крови.
— Вот черт! — выругалась она, быстро отворачиваясь и стирая кровь рукавом. — Вечно одно и то же…
Я больше не мог выносить всего этого.
— До скорого, Кэт, — попрощался я и вылетел за дверь. Не сбавляя темпа пронесся через бар, мимо бойцовой ямы и наконец очутился на улице. Какие-то ребята, чьих лиц я не разобрал, мне что-то кричали, но я только бежал быстрее и быстрее, чуть ли не в слезах и не желая, чтобы их кто-нибудь видел.
Я умерил бег, лишь достигнув Гудзона, и быстро направился к набережной: речная свежесть не дала мне расклеиться совсем и разрыдаться. Это глупо, твердил я себе, так близко принимать к сердцу участь Кэт, не под дулом же чьего-то револьвера она ступила на эту дорожку. Она сама выбрала свою судьбу; и как бы ни было мне жаль, так убиваться просто смешно. Слова эти, должно быть, я повторил себе добрую тысячу раз, пока наблюдал за ночными лодками, паромами и пароходами, что двигались вверх, вниз и поперек по водам Гудзона. Но меня утешили отнюдь не эти призывы к разуму, а вид самой реки — она всегда как-то заставляла меня верить, что надежда есть. Было у нее такой свойство, как, видимо, и у всех больших рек: сами глубины их дают понять, что людская суета по берегам сиюминутна, преходяща, и не по ней, в конце концов, будет слагаться величайшая легенда этой планеты…
Домой я добрался только в четвертом часу ночи и сразу завалился спать. Кабинет доктора стоял нараспашку, дверь его спальни закрыта: наверно, он наконец решил немного отдохнуть — однако я приметил тусклый свет, едва пробивавшийся из-под двери спальни. Стоило мне пройти мимо нее по лестнице, свет потух; однако доктор ни разу на моей памяти не выходил вот так посреди ночи, чтобы поинтересоваться, где меня носило или почему я вернулся так поздно. Быть может, Сайрус обо всем догадался и рассказал ему, а может, он просто уважает мои личные дела; так или иначе, я был благодарен ему за то, что смог просто дойти до своей комнатки, запереть ее за собой и молча повалиться на постель.
Однако спустя всего пару часов я очнулся от немилосердной тряски. На мне по-прежнему было уличное платье, и очнулся от глубочайшего сна я не сразу. Еще не признав лица, я определил голос Сайруса:
— Стиви! Вставай-подымайся, пора ехать!
Я тут же вскочил, думая, что, наверное, проспал и забыл о чем-то важном, хотя даже под угрозой смерти не смог бы вспомнить, что это было.
— Иду-иду, — сонно бурчал я, суя ноги в башмаки. — Запрягу лошадей…
— Я уже все сделал, — ответил Сайрус. — Переоденься в чистое, нам надо встретиться с остальными.
— Зачем? — спросил я, роясь в комоде в поисках свежей сорочки. — Что случилось?
— Они выяснили, кто она.
Я выронил одежду на пол:
— То есть — дама с портрета?
— Она самая, — ответил Сайрус. — Там, по словам мисс Говард, много любопытных деталей. Мы встречаемся со всеми в музее. — Двигался я по-прежнему с трудом, так что Сайрус протянул мне сорочку. — Давай, парень, просыпайся, — тебе править!
Глава 14
Выкатив с Пятой авеню к Сентрал-парку, забирая вправо к дорожке музея «Метрополитэн» для экипажей, я вдруг впервые понял, насколько безумна, безрассудна или же отчаянна должна была быть женщина, которую мы подозревали в похищении ребенка Линаресов. Строительная площадка нового крыла музея на Пятой авеню протянулась от 81-й до 83-й улицы, а дальше к западу, в глубине парка виднелась квадратная масса красного кирпича оставшихся трех музейных корпусов, также занимавших добрый городской квартал. «Метрополитэн», по определению доктора и его знакомых архитекторов, представлял собой «стилистическую дворнягу»: в первых трех его корпусах оживали готика и Ренессанс, в новом же крыле на Пятой, как они выражались, — «изысканные искусства», но как ни различались по цвету и замыслу различные секции, «старые» корпуса были немногим старше возводимого ныне. Все это для нас означало, что у деревьев и кустарника в этой части парка практически не было времени вырасти, а множество того, что высадили или что успело прорасти само, было уничтожено бесконечным строительством. Так что, когда детектив-сержанты говорили, что преступление совершено среди бела дня и в крайне людном месте, они выражались буквально. Единственным действительно высоким объектом здесь был только египетский обелиск напротив центрального (а в ближайшем будущем — бокового) входа в музей, и сеньору Линарес стукнули по голове, едва она к нему подошла: как я уже говорил, похищение это было делом дерзким, отчаянным или даже безумным, в зависимости от того, с какой точки зрения вы предпочтете его рассматривать.
