— Что? — отозвался он, прикасаясь к своему уху.
— Я говорю, вы слышали что-нибудь от Кэнфилда насчет ставок? — проорал в ответ я.
Он кивнул:
— Пятьдесят к одному — и не сомневаюсь, были бы еще выше, если бы государственное обвинение представлял не Руперт!
Я присвистнул, покосился на пол, и тут меня озарила идея; я вновь поднял взгляд:
— А не думаете ли, что мы могли бы сделать ставки через третье лицо, а?
Мистер Мур улыбнулся, но покачал головой:
— Я уже подумывал об этом, но обещал Руперту, что мы не будем! Он суеверен — считает, что это принесет несчастье!
Я улыбнулся в ответ и кивнул: любой игрок бы в точности понял чувства мистера Пиктона.
Тут дверь в задней стене большого зала распахнулась, и вошел судебный пристав — с таким видом, будто готов был расправиться с любым и каждым в зале, кто вздумал бы превратить этот суд в балаган. Он был крупным парнем, этот Джек Коффи — со стального оттенка глазами, какие скорее можно встретить в баре на фронтире, а не в зале суда на востоке страны, — но, заметив судью Брауна, я начал понимать, почему он нанял на эту должность столь мускулистого пристава. Такой маленький, что, поднявшись по небольшим ступенькам, чтобы занять свое место за судейским столом, он почти исчез за ним, Чарльз Г. Браун обладал большими, оттопыренными, точно у обезьянки, ушами, короткой, но обильной россыпью абсолютно седых волос на голове, и массой морщин на пожилом, чисто выбритом лице. Но глаза его не уступали глазам пристава своей решительностью и явным предостережением о том, что этот человек не потерпит абсолютно никакого вздора, тогда как плотно сжатые тонкие, морщинистые губы и квадратная, челюсть выдавали, сколько правосудия пришлось свершить этому человеку за свои годы.
Глядя на него, я еще больше обрадовался, что не нахожусь на месте Либби Хатч.
— Всем встать! — пророкотал пристав Коффи откуда-то из глубин своей бочкообразной грудной клетки, поднимая всех на ноги и водворяя тишину в зале; перейдя к объявлению точного порядкового номера заседания суда, он продолжал оглядывать толпу, все еще высматривая какого-нибудь горе-умника, который чего доброго вообразит, что находится не в присутствии всей власти штата Нью-Йорк. Затем, держа перед собой пюпитр, Коффи объявил первоочередное дело сегодняшнего дня: — Народ округа Саратога против миссис Элспет Хантер из Нью-Йорка, бывшей миссис Элспет Хатч из Боллстон-Спа, бывшей мисс Элспет Фрэзер из Стиллуотера, — обвиняемой в том, что она в тридцать первый день мая тысяча восемьсот девяносто четвертого года сознательно и преднамеренно совершила убийство Томаса Хатча, трех лет от роду, и Мэтью Хатча, четырех лет от роду, а также сознательно и преднамеренно совершила попытку убийства Клары Хатч, пяти лет от роду, все в пригороде Боллстон-Спа.
Обвинение повлекло волны бормотания во всем зале, кои судья Браун пресек внезапным яростным стуком своего молотка. Со снабженного подушками кожаного кресла — которое, несмотря на высоту, все равно поднимало его над судейским столом лишь по грудь — судья сердитым взглядом окинул зал.
— Суд, — в конце концов изрек он грубым скрипучим голосом, — желает с самого начала дать понять, что осведомлен о том интересе, кое общественность испытывает к данному делу. Но суд никогда не позволял интересу общественности помешать свершению правосудия, равно как не собирается допустить этого сегодня. Тем самым хочу напомнить собравшимся в зале, что вы являетесь гостями этого суда, и предупредить, что в случае любого иного вашего поведения ботинок суда неизбежно пнет вас под ваш коллективный зад.
В ответ на это в зале появилась масса улыбок, но в открытую расхохотался лишь один человек в задних рядах — и вскоре пожалел о своей смелости. Глаза судьи Брауна отыскали беднягу быстрее молнии, а его тонкая морщинистая рука подняла молоток и указала на этого человека.
— Удалите его, — заявил судья, — и позаботьтесь, чтобы он больше не появился на этом процессе.
Охранник Генри схватил мужчину за воротник и, прежде чем ошеломленная жертва успела запротестовать, вывел за большие двери.
— Итак, — продолжил судья, оглядевшись, чтобы удостовериться, — присутствует ли в зале обвиняемая?
— Да, ваша честь, — ответил Ирвинг У. Максон слегка дрожащим голосом.
— Вы слышали обвинение штата, — провозгласил судья, глядя на Либби Хатч. — Что вы можете привести в оправдание?
— С позволения суда, — ответил мистер Максон, прежде чем Либби успела сказать хоть слово, — мы просим короткой отсрочки, поскольку ожидаем…
Судья Браун прервал того внушительным громким вздохом, переросшим в стон, когда он принялся потирать свои короткие седые волосы.
— Все мы чего-то ожидаем, адвокат. Лично я провел всю жизнь в ожидании процесса, избавленного от ненужных задержек. — Старые глаза вперились в мистера Максона. — И ожидаю этого до сих пор.
— Да, ваша честь, — выпалил мистер Максон, чья нервозность все возрастала под этим древним взглядом с судейского места. — Если вы только позволите мне объяснить…
В этот самый миг раздался легкий хлопок закрывающихся входных дверей, и мистер Максон обернулся вместе с остальными взглянуть на пришельца, произведшего этот звук.
Даже на расстоянии я смог понять, что это явно Кларенс Дэрроу, поскольку он совершенно соответствовал Маркусову описанию. В отличие от адвоката Максона, одежда мистера Дэрроу была самой обычной — незамысловатый светло-коричневый костюм и белая рубашка с простым галстуком, небрежно повязанным на шее, — и выглядела так, будто он спал в ней в поезде. Этот облик, хоть и не настолько неаккуратный, каким он стал впоследствии (мистер Дэрроу только начал внедрять неряшливый вид как один из своих фирменных знаков), все равно существенно отличался от внешности прочих судейских, равно как и походка: шел он медленно, сгорбившись, будто вприпрыжку, что было особенно заметно с учетом его немалых габаритов. Волосы его, как и говорил Маркус, были непричесаны, одна из прядей свисала на лоб. Лицо, естественно, еще не настолько покрылось морщинами, каким будет во дни его большей славы, но все равно казалось изможденным и грубым; глаза же оказались того светлого оттенка и с тем же печальным, ищущим выражением, которое в будущем тоже станет легендарным. Мягкие губы морщились и вполне соответствовали паре больших кругов под глазами, своим видом будто говоря о дорогой цене мудрости, приобретенной путем слишком близкого соприкосновения с людской бесчеловечностью к ближним своим. Идя по центральному проходу, мистер Дэрроу всматривался в толпу твердым и решительным взглядом, отличавшимся от взгляда судьи Брауна, но производившим не меньший эффект: когда он дошел до ограждения, на нем сосредоточились глаза всех присутствующих в комнате.
Само собой, то было представление — но я побывал во множестве залов суда, и нынешнее было одним из лучших, что я видел, — и достаточно хорошим, чтобы моментально дать мне понять: мы в еще большей опасности, нежели предполагали.
