С сухим щелчком кнута коляска Теодора сорвалась с места и понеслась вверх по Шестой авеню, я же вернулся ко входу в «Черно-Бурое». Там уже успела собраться маленькая, однако бурливая толпа, перед которой с подробностями происшествия как раз выступал Фрэнк Стивенсон. Говоря строго, дом терпимости находился на территории Пыльников Гудзона, и Стивенсону не было нужды отчитываться перед Полом Келли, но оба они прекрасно знали друг друга, и вид распалявшего толпу Фрэнка навел меня на мысль, что Келли мог предвидеть, что один из мальчиков Стивенсона может быть похищен или убит, и заранее щедро заплатил Фрэнку, чтобы тот раздул это дело как только возможно. Тот же бросал в толпу гневные заявления: дескать, полиция была на месте преступления и не проявила ни осторожности, ни прилежания. Ибо жертва, говорил он, была слишком бедна и слишком «иностранна», чтобы побудить интерес властей, так что если добрые граждане не желают, чтобы впредь такое повторялось, это дело нужно брать в свои руки. Маркус, разумеется, уже успел представиться Стивенсону офицером полиции, и теперь при виде настроения толпы, ловя на себе угрожающие взгляды, Айзексоны, Стиви и я решили от греха подальше ретироваться в штаб-квартиру и остаток ночи следить за развитием событий при помощи телефонной связи.
Однако сказать это было легче, нежели осуществить. Звонить нам было в сущности некому – Теодор не станет разговаривать с нами при других офицерах, а с нами связываться сам никто не будет. Около четырех нас все же осчастливил звонком Крайцлер, сообщивший, что они с Сарой разместили Сайруса в приличной отдельной палате и собираются в скором времени к нам присоединиться. В остальном – глухая тишина. Люциус, несмотря на ободряющие новости от Крайцлера. продолжал во всем винить себя и неистово расхаживал взад-вперед по комнате. Если бы не Маркус, мы все наверняка бы сошли с ума от безделья. Но детектив-сержант Айзексон благоразумно решил, что если уж никто из нас не в состоянии физически участвовать в поисках, нам ничего не мешает использовать мозги, и, указав на большую карту Манхэттена, предложил угадать, куда на этот раз может отправиться убийца для исполнения своего зловещего ритуала.
Даже если бы нас так не отвлекала мысль, что события происходят, а мы никак не можем на них повлиять, сомневаюсь, что из наших предположений вышел бы какой-нибудь толк. Верно, у нас было несколько довольно крепких отправных точек: во-первых, то, что именно дикая ненависть убийцы к иммигрантам заставила его избавляться от тел в Кэсл-Гарден и на паромной переправе к острову Эллис; а во-вторых, – убежденность в том, что его одержимость очищающей силой воды заставляла его выбирать для убийств такие места, как два моста и водонапорная башня. Но вывести из всего этого точное место следующего Убийства? Одним из вариантов было, что он может вернуться на мост; но если предполагать, что он никогда не повторяется, у нас оставались только старый мост Хай-Бридж через Ист-Ривер на северной оконечности Манхэттена (акведук, несший в город воды из водохранилища Кротон) или же находившийся поблизости Вашингтонский мост, открывшийся несколькими годами ранее. Маркус, однако, предполагал, что убийца догадывается о намерениях преследователей сомкнуть кольцо. Учитывая, к примеру, момент нападения на Сайруса, можно было с уверенностью сказать, что это он наблюдал за нами с раннего вечера, а вовсе не наоборот, как нам казалось. Такому расчетливому преступнику наверняка не составит труда догадаться, что мы предполагаем встретить его в одном из его же излюбленных мест, после чего он отправится куда-нибудь еще. С точки зрения Маркуса, в определении возможного места следующего преступления лучше полагаться на ненависть убийцы к иммигрантам. Соответственно, продолжал детектив-сержант, наш человек скорее направится куда-нибудь вроде доков, принадлежащих тем пароходным компаниям, которые на нижних палубах своих судов в немыслимых количествах поставляют Соединенным Штатам несчастных иностранцев.
В итоге же, когда мы получили ответ на этот смертельный ребус, он был настолько очевиден, что нам стало стыдно. Примерно в половине пятого утра, едва в квартиру вошел Крайцлер, Сара телефонировала с Малберри-стрит, куда она заехала, чтобы выяснить, что происходит.
– Они получили известие с острова Бедло, – сказала она, как только я поднес трубку к уху. – Один из охранников у Статуи Свободы – он нашел тело. – Сердце мое ухнуло вниз, и я не смог произнести в ответ ни слова. – Алло? – спросила Сара. – Джон? Ты здесь?
– Да, Сара. Здесь.
– Тогда слушай внимательно, я не моту долго говорить. Тут уже собралась группа старших офицеров, они готовы отбыть на место. Комиссар поедет с ними, но он сказал, что всем остальным показываться там нельзя. Еще он сказал, что единственное, что в его силах, – попытаться не подпустить коронеров к телу до его отправки в морг. А позже он попытается протащить нас уже туда.
– Но место преступления…
– Джон, прошу тебя, не будь таким дубоголовым. Здесь действительно ничего нельзя сделать. У нас был шанс этой ночью, мы этот шанс проворонили. Теперь придется довольствоваться тем, что доставят в морг. А пока… – Вдруг я услышал на другом конце линии громкие голоса: один явно принадлежал Теодору, остальные я опознать не смог, кроме, разве что, Линка Стеффенса. – Все, мне пора, Джон. Буду у вас, как только получу вести с острова. – Щелчок – и ее уже нет.
Я пересказал остальным подробности, после чего на несколько минут воцарилось безмолвие: до всех медленно доходило, что невзирая на недели исследований и дни подготовки мы оказались не в состоянии предотвратить новое убийство. Люциус, конечно, терзался сильнее прочих, обвиняя себя не только в проломленном черепе товарища, но еще и в смерти мальчика. Мы с Маркусом попытались было его утешить, но быстро поняли, что утешать особо нечем. Крайцлер же занял совершенно бесстрастную позицию, заявив Люциусу, что коли все это время убийца следил за нами, наверняка при неблагоприятных для него обстоятельствах он просто выбрал бы для похищения другую ночь. Еще повезло, что потери нашего отряда ограничились травмой Сайруса – Люциус вполне мог остаться на той крыше с ним за компанию. И для него дело могло закончиться уже не черепной травмой. Так что не время для самобичевания, заключил Крайцлер, нам сейчас острее всего потребны таланты Люциуса и его острый ум, не отягощенный муками совести. Эта скромная речь – не столько ее содержание, сколько ее автор – возымела действие на детектив-сержанта, и вскоре он овладел собой настолько, чтобы участвовать в разборе того, что принесла нам эта ночь.
Все действия убийцы подтверждали наши теории касательно его природы и методов, но самым важным аспектом его поведения, по убеждению Крайцлера, было внимание к нашему отряду и нападение на Сайруса. Почему он решился выкрасть Эрнста Ломанна, если знал, что мы расставили ловушку? И почему, коль ему все же удалось это сделать, он только ударил Сайруса, а не Убил его? Ведь этот человек знал, что при поимке обречен на виселицу, а повиснуть можно только раз. Зачем испытывать судьбу, зная, что Сайрус может заметить его, вступить в драку, а оставшись в живых – рассказать о нем? Крайцлер не был уверен, что у нас есть ответы; ясно было одно – этот человек наслаждался опасностью. И если он знал, что мы подбираемся к нему, оставляя Сайруса в живых, он пытался нас раззадорить – одновременно дерзкий вызов и отчаянная мольба.
