– Так, – протянул он. – Теперь я, кажется, понимаю, куда подевался мой ключ.
Мне показалось, что он шутит.
– Ласло, – вымолвил я, дожевывая бифштекс. – Я будто воскресаю, когда…
– Вы не оставите нас с Мэри на минутку, Мур? – сказал Крайцлер все тем же непреклонным тоном, и, глянув на лицо девушки, я понял, что он, в отличие от меня, крайне серьезен. Не вдаваясь в детали, я нагреб на тарелку еще немного яичницы и стейк, схватил чашку кофе и удалился к своему столу.
Уже выбравшись из кухни, я краем уха услышал, как Крайцлер в недвусмысленных выражениях отчитывает Мэри. Бедная девушка была неспособна что-либо ему возразить, кроме обычных «нет» и тихих всхлипов. Что здесь такого? С моей точки зрения, служба ее была безупречна, а Крайцлер вел себя необъяснимо подло. Впрочем, мысли мои немедленно отвлеклись новой напастью: над моей тарелкой хищно зависли Сайрус и Стиви.
– Спокойно, ребята, – сказал я, прикрывая еду руками. – Давайте без грубой физической силы. На кухне этого добра навалом.
Оба метнулись в указанную сторону, лишь на мгновение замерев при виде Крайцлера.
– Поешьте, – резко сказал им Ласло, – и отведите Мэри обратно на 17-ю улицу. В темпе.
Стиви и Сайрус невнятно согласились на это и тут же набросились на ничего не подозревавшие стейк и яичницу. Крайцлер поставил один из зеленых стульев маркиза Каркано между нашими с Сарой столами и устало на него опустился.
– Вы не хотите чего-нибудь съесть, Сара? – тихо спросил он. Та сидела, опустив голову на руки, однако нашла в себе силы коротко улыбнуться:
– Нет. Спасибо, доктор, но я не могу. И я не думаю, что Мэри понравится, если я начну орудовать на кухне.
Ласло кивнул.
– Не слишком ли жестоко вы обошлись с несчастной девушкой, Крайцлер? – спросил я с набитым ртом по возможности разборчиво. Крайцлер вздохнул и закрыл глаза.
– Я бы попросил вас не вмешиваться, Джон. Это может показаться излишней строгостью, но я не хочу, чтобы Мэри догадывалась, чем мы тут занимаемся. – И он посмотрел в сторону кухни. – Тому есть масса причин.
В жизни каждого человека есть такие моменты, когда он вдруг понимает, что попал не в тот театр, да еще в разгар представления. До меня дошло, что между Ласло, Сарой и Мэри установились какие-то не вполне обычные отношения. Даже за деньги я бы не смог дать им никакого имени, но, достав из нижнего ящика стола бутылку французского коньяка и добавив некоторое его количество во все еще дымившийся кофе, я ощутил, что воздух в комнате просто гудит от напряжения. Чувство это усилилось, когда Мэри, Стиви и Сайрус вышли из кухни, и Крайцлер попросил вернуть ему ключ. Мэри отдала его с видимой неохотой, бросив на Сару быстрый и довольно злобный взгляд, после чего направилась к двери со своими провожатыми. Вне всякого сомнения, в этой сцене таился какой-то подтекст.
Но у нас пока хватало занятий и поважнее, так что после того, как троица нас покинула, оставшиеся немедленно приступили к обмену мнениями. Крайцлер занял место у грифельной доски, которую он поделил на три части: слева написал ДЕТСТВО, посередине – ПЕРЕРЫВ, а справа – АСПЕКТЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ. После чего в соответствующих частях доски принялся записывать теории, которые родились у нас на крыше Кэсл-Гарден, оставляя место для возможных озарений, которые могли родиться у братьев Айзексонов. Под конец Крайцлер отошел, дабы полюбоваться результатами, и хотя, на мой взгляд, конспект свидетельствовал о прекрасно проделанной ночной работе, Ласло счел количество улик недостаточным. Он подбросил мелок, переминаясь с ноги на ногу, и объявил нам, что есть еще один существенный фактор, на который нам следует обратить внимание; и в правом верхнем углу доски аккурат под заголовком АСПЕКТЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ вывел единственное слово – ВОДА.
Меня это несколько озадачило, но Сара, немного подумав, отметила, что и впрямь все убийства, начиная с января, были совершены в местах рядом с большим количеством воды. А Цвейгов и вовсе обнаружили в водонапорной башне. Когда я поинтересовался, не простое ли это совпадение. Крайцлер ответил, что сильно сомневается: такой педант, как наш убийца, вряд ли мог допустить какие бы то ни было совпадения. Изрекши это, Ласло подошел к своему столу и вытянул из стопки книг старый том в кожаном переплете. Когда он включил настольную лампу, я уже было приуготовился к нудной цитате из какого-нибудь туринского профессора Моссо (который, как я недавно узнал, занимался революционными исследованиями физических проявлений разнообразных эмоциональных состояний). Но то, что Ласло прочел нам тихим и спокойным голосом, несколько отличалось от того, что я предполагал услышать.
– Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня.
Крайцлер выключил лампу и молча откинулся на спинку стула. Я наобум предположил, что это цитата из Библии, на что Ласло кивнул, заметив, что его никогда не переставало удивлять такое обилие мест в религиозных трудах, где речь шла об очищении
[18]
. Впрочем, он быстро добавил, что не считает нашего убийцу человеком, страдающим от религиозной мании или помрачения (хотя подобные недуги были присущи многим массовым убийцам более, чем прочие формы психических заболеваний). Скорее цитату он использовал поэтически, дабы показать что убийца одержим муками совести и греховностью собственных деяний, а вода, как известно, в подобных случаях – прекрасное метафорическое противоядие.
Но тут вмешалась Сара. Взволнованно и даже нетерпеливо она отметила, что Крайцлер настойчиво возвращается к предположению, будто убийца прекрасно осознает природу своих деяний и жаждет ареста – но вместе с тем продолжает бродить по ночам и резать юных мальчиков. И если мы намерены придерживаться мнения о его вменяемости, у нас остается нерешенным извечный вопрос: для чего ему это необходимо и какое удовольствие он находит во всей этой резне? Прежде чем ответить, Ласло сделал паузу, тщательно взвешивая слова. Так же, как и я, он понимал, что ночь для Сары выпала тяжелая. Кроме того, он знал, что после таких зрелищ человеку совершенно не хочется анализировать душевное расположение их творца: печаль, ярость и ужас слишком велики. Но именно сейчас, учитывая яркость момента, такой анализ и необходим. Сару следовало мягко переубедить, переведя ее внимание на задачу, стоявшую перед нами, и Ласло подошел к задаче окольным путем, начав задавать ей мягкие и на первый взгляд бессвязные вопросы.
Представьте, сказал он, что вы входите в огромный зал с осыпающимися сводами, который заполнен эхом беспрерывного бормотания тьмы людей, разговаривающих сами с собой. Все они распростерты вокруг вас на полу, многие плачут. Где вы оказались? Ответ Сары был мгновенным: в сумасшедшем доме. Возможно, ответил Крайцлер, но ведь это может быть и церковь.
В одном месте такое поведение может считаться признаком безумия, в другом – не только проявлением вменяемости, но и обязательным для всякого уважающего себя человека. Крайцлер попробовал привести и другие примеры: если женщина и ее дети подвергаются угрозе насилия со стороны группы нападающих, а единственным оружием в распоряжении матери оказывается мясницкий тесак, – сочтет ли Сара ее попытку расчленить нападающего признаком безумия? Или другая женщина, узнавшая, что ее муж бьет детей и понуждает их вступать с ним в половую связь, перерезает благоверному горло посреди ночи – можно ли это считать неоправданной жестокостью? Сара ответила, что не собирается отвечать на все эти вопросы и считает их весьма далекими от того, чем мы в данный момент занимаемся. На что последовало быстрое возражение Ласло: единственная разница, объявил он, заключается в отношении Сары ко всему этому. Взрослый, защищающий ребенка, или ребенок, защищающий сам себя, является контекстом, в рамках которого Сара в состоянии оправдать любую, пусть самую ужасную жестокость; но что если наш убийца рассматривает свои нынешние действия как именно такого рода защиту? Может ли Сара изменить свою точку зрения, чтобы принять за данность тот факт, что каждая жертва и ситуация, ведущая к убийству, перекликаются в сознании убийцы с далеким эхом угроз и насилия, и по причинам, которые нам еще предстоит выяснить, он вынужден принять жестокие меры, дабы защитить себя?
