Мои шаги гулким эхом отдавались в часовне. Меня это не
смущало. Маленькие рельефные вехи остановок крестного хода по-прежнему
оставались на своих местах – в простенках между витражными окнами по периметру
стен, но алтарь исчез. Вместо алтаря в предназначенной для него нише стояло
гигантское распятие.
Распятия всегда привлекали и восхищали меня. Существует
неисчислимое множество способов передачи разнообразных деталей, и искусные
произведения мастеров, изображавших распятого Христа, буквально заполняют
художественные сокровищницы всего мира и те храмы и базилики, которые тоже
превращены в музеи. Но это распятие даже на меня произвело колоссальное
впечатление. Выполненное в реалистической манере, характерной для конца
девятнадцатого столетия, оно было поистине огромным и, несомненно, старинным.
Короткая набедренная повязка Христа как будто трепетала на ветру, а его лицо с
глубоко запавшими щеками было исполнено неизбывной печали.
Этот шедевр, безусловно, принадлежал к числу находок
Роджера. Во-первых, распятие было несоразмерно велико для ниши алтаря, а
во-вторых, по мастерству исполнения резко выделялось на фоне всего остального
убранства часовни. Уцелевшие гипсовые статуи миловидной, но ничем не
примечательной Терезы из Лизье в ее неизменном наряде монахини-кармелитки с
распятием и букетом роз в руке, святого Иосифа с лилией и даже статую самой
Царицы Небесной с короной на голове, стоявшую в предназначенном ей святилище
сбоку от алтаря, никак нельзя было назвать великими произведениями искусства.
Да, они были выполнены в человеческий рост, аккуратно раскрашены, но не более.
В противоположность им распятый Христос вызывал в душе бурю
эмоций, заставлял человека задуматься, принять в душе какое-то решение. Глядя
на него, кто-то, быть может, говорил себе: «Я ненавижу христианство за
допущенное кровопролитие»... А кто-то, возможно, с болью вспоминал и словно
заново переживал те муки, которые испытывал во времена далекой юности,
воображая, как эти же острые гвозди вновь и вновь пронзают его руки. Великий
пост... Размышления и созерцание... Церковь... Голос священника, заученным тоном
произносящий одни и те же слова: «Господь наш Христос»...
Сам я одновременно испытывал оба чувства: и ненависть, и
боль. Стоя перед распятием в состоянии полной растерянности и неопределенного
ожидания, я краем глаза бессознательно следил за мельканием уличных огней в
цветных стеклах витражей и мысленно уносился в прошлое, в эпоху собственного
детства... Потом я вспомнил о Роджере, о его любви к дочери, и мои собственные
переживания померкли перед этой любовью. Поднявшись по ступеням, которые
некогда вели к алтарю и дарохранительнице, я коснулся ступни распятого Господа.
Старое дерево... В ушах моих зазвучали древние песнопения, непонятные и
таинственные. Я всмотрелся в лицо Христа и увидел, что оно вовсе не искажено
мукой, а, напротив, исполнено мудрости и спокойствия – вероятно, в последние
секунды перед смертью.
Донесшийся откуда-то громкий звук заставил меня резко
отпрянуть назад, я оступился, едва не потеряв равновесие, и повернулся спиной к
алтарю. В здании кто-то был, кто-то тихими шагами шел по первому этажу,
приближаясь к той самой лестнице, по которой я недавно поднялся.
Я бросился к выходу из часовни. Я не слышал голосов и не
ощущал никакого запаха. Никакого запаха! Сердце у меня упало.
– Я больше не вынесу, – прошептал я, дрожа с ног до
головы. Но ведь иногда человеческий запах удается уловить не сразу – следует
принимать во внимание и ветер, а точнее, довольно сильные сквозняки, гуляющие
по зданию.
Кто-то уже поднимался по ступеням.
Я прислонился спиной к стене за дверью часовни – так, чтобы
увидеть неизвестного посетителя, как только он достигнет площадки лестницы.
Если же это Дора, я намеревался немедленно спрятаться.
Это была не Дора. Человек легко и быстро взбежал вверх по
лестнице – так быстро, что я сумел рассмотреть его, только когда он оказался
прямо передо мной.
Это был тот самый мужчина!
Я буквально застыл на месте, не в силах отвести от него
взгляд. Ростом и фигурой он мало походил на меня, но сложен был очень
пропорционально. В том, что он не издавал запаха, я ошибся. Однако запах
показался мне необычным – смесь крови, пота и соли. До моего слуха доносилось
тихое сердцебиение...
– Перестань мучить себя, – произнес он вполне обычным
голосом. – Я весь в раздумьях и еще не решил, стоит ли делать тебе
предложение сейчас или подождать, пока ты встретишься с Дорой. Просто не знаю,
что лучше.
Он стоял всего в каких-нибудь четырех футах от меня.
С надменным видом я оперся плечом о косяк двери и сложил на
груди руки. В часовне за моей спиной мерцали огоньки. Интересно, было ли
заметно, до какой степени я испуган? А ведь я буквально умирал от страха.
– Кто ты? И что тебе от меня нужно? – спросил я. –
Расскажешь сам, или мне придется задавать вопросы и вытаскивать из тебя
информацию?
– Тебе прекрасно известно, кто я, – все так же
сдержанно и спокойно ответил он.
Неожиданно в глаза мне бросилась одна весьма важная деталь:
безукоризненные пропорции его лица и фигуры, почти абсолютная правильность
черт. Он был совершенно лишен каких-либо особых примет.
– Ты прав, – произнес он с улыбкой. – Во все
времена и где бы я ни оказался, предпочитаю принимать именно такой вид – он
привлекает меньше всего внимания. – Тон его по-прежнему оставался
доброжелательным. – Знаешь, не слишком удобно разгуливать с черными крыльями
за спиной и козлиными копытами. Да и смертных они почему-то мгновенно приводят
в ужас.
– Советую тебе убраться отсюда к чертовой матери, да
поживее, пока Дора не вернулась, – неожиданно вспылил я, брызгая слюной от
ярости.
В ответ он хлопнул себя руками по бедрам и расхохотался.
– Нет, ты действительно паршивец, Лестат. – В голосе
его не ощущалось ни злобы, ни высокомерия. – Правильно прозвали тебя
собратья. Ты не имеешь права мне приказывать.
– С чего это вдруг? А что, если я просто возьму и вышвырну
тебя отсюда?
– Желаешь рискнуть? Быть может, мне стоит принять иной
облик? И позволить моим крыльям...
Перед глазами у меня все поплыло, зрение затуманилось, в
ушах зазвучал неумолчный гул голосов...
– Не-е-ет! – только и смог выкрикнуть я.
– Ладно.
Все мгновенно прекратилось, пыль осела, и лишь мое сердце
продолжало бешено колотиться в груди, словно вот-вот готовое выскочить наружу.
