Прежде чем покинуть Французский квартал, я счел необходимым
навестить Моджо, мою собаку. Тем, кто не читал «Историю Похитителя Тел», я
должен дать хотя бы самые краткие и необходимые пояснения. Моджо – это
гигантская немецкая овчарка, чьи любовь и преданность не могут не вызывать в
моей душе ответное чувство. Я очень скучаю в разлуке с ним. Моджо живет в
принадлежащем мне доме, и о нем заботится очень милая, добрая смертная женщина.
В принципе он ничем не отличается от обыкновенного пса, кроме разве что своих
невероятных размеров и необыкновенно красивой, густой шерсти.
Я провел с Моджо около часа или двух. Мы играли на заднем
дворе, бегали, катались по земле, и я рассказал ему обо всем, что произошло,
одновременно размышляя, стоит или не стоит брать его с собой на прогулку по
городу. Его крупная, длинная, как у волка, морда с черной маской, как всегда,
выражала неистребимую доброжелательность и снисходительное терпение. Господи!
Ну почему ты не создал собаками всех нас?!
Откровенно говоря, общение с Моджо вселило в меня чувство
уверенности и безопасности. Если дьяволу вдруг вздумается прийти вновь, а рядом
со мной будет Моджо... Нет, это полный абсурд! Неужели я всерьез полагаю, что
обыкновенная живая собака способна спасти меня от ада? Хотя... Смертные иногда
верят и в более странные, поистине невероятные вещи.
Уже перед самым расставанием с Дэвидом я спросил:
– Как ты думаешь, что же все-таки происходит? Я имею в виду
своего преследователя и того мужчину.
– Они существуют лишь в твоем воображении, – не
задумываясь ответил Дэвид. – Таким образом ты безжалостно наказываешь сам
себя, и это единственный приемлемый для тебя способ развлечения.
Наверное, мне следовало почувствовать себя оскорбленным и
обидеться. Но я этого не сделал.
Дора... Дора была вполне реальной.
Наконец я решил, что пора расстаться с Моджо. Я должен
следить за Дорой. Следовало поторопиться. Поцеловав Моджо на прощание, я ушел.
Позже мы еще побудем с ним вместе – погуляем по нашему любимому пустырю под
Ривер-бридж, среди высокой травы и гор мусора. Мы будем бегать и играть с ним
ровно столько, сколько позволит время. А пока прогулка может подождать.
Мысли мои вновь вернулись к Доре.
Она, конечно, не знала о смерти Роджера. Ей просто неоткуда
было узнать, разве что Роджер мог сам навестить дочь. Однако он и намеком не
дал мне понять, что это возможно. Беседа со мной явно поглотила весь запас его
энергии. Кроме того, он слишком любил и оберегал Дору, чтобы намеренно
появиться перед ней в образе призрака.
И все же... Что мне известно о привидениях? Фактически
Роджер стал первым призраком, с которым мне довелось разговаривать. Несколько
слабых, безжизненных видений в прошлом не в счет.
Любовь Роджера к Доре оставила в моей душе неизгладимое
впечатление, и я навсегда сохраню его в памяти, равно как и свойственную этому
человеку причудливую смесь совестливости, уверенности в себе и невероятного апломба.
В том, что он вернулся в этот мир в образе призрака, нет ничего странного –
подобных примеров можно привести великое множество, причем свидетельства
очевидцев весьма убедительны и полны захватывающих деталей. Но нужно обладать
недюжинным самолюбием, чувством собственного достоинства и поистине
умопомрачительной гордыней, чтобы в такой ситуации именно меня избрать своим
собеседником и – более того – доверенным лицом.
Ничем не отличаясь от обычного смертного, я шел по городу, с
наслаждением вдыхая речной воздух и радуясь, что вновь могу видеть любимые дубы
с почерневшей корой, в беспорядке стоящие среди лужаек и цветников, тускло
освещенные дома, увитые лозами... Я вернулся в Новый Орлеан! Домой!
Вскоре передо мной выросли кирпичные стены старого монастыря
на Наполеон-авеню, где жила Дора. Наполеон-авеню удивительно красива – даже для
такого города, как Новый Орлеан. По самой ее середине тянется широкая аллея.
Когда-то по этой полосе бегали трамваи, а потом ее засадили деревьями, такими
же красивыми и тенистыми, какие растут и вокруг монастыря, главным фасадом
обращенного на Наполеон-авеню.
Жилые кварталы викторианской эпохи в целом поражают обилием
зелени.
Я медленно подходил к зданию монастыря, стараясь запомнить
как можно большее количество внешних деталей. С тех пор как я в последний раз
подглядывал здесь за Дорой, многое во мне переменилось.
Здание было построено в стиле Второй империи, с двумя
длинными боковыми крыльями и высокой покатой крышей над довольно необычной,
полукруглой формы мансардой, расположенной в центральной части. Кирпичная
кладка стен, закругленные арочные окна второго и третьего этажей, четыре
башенки по углам, двухъярусное крыльцо фасада, украшенное белыми колоннами и
огражденное перилами из черного металла... – все это органично сплеталось
в единое целое и вполне соответствовало характерной для Нового Орлеана
застройке того времени. Старинные медные желоба для стока воды тянулись по
нижнему краю крыши. Многочисленные высокие окна были когда-то выкрашены белой
краской и закрыты ставнями. Сейчас ставни отсутствовали, а краска почти совсем
облупилась.
Фасад дома скрывался за большим садом, а позади здания,
насколько мне было известно, располагался просторный внутренний двор. Комплекс
зданий монастыря занимал почти весь квартал. В прежние времена здесь жили
монахини, опекавшие и обучавшие девочек-сирот всех возрастов. По обе стороны от
главного фасада росли огромные дубы, ветви которых нависали над боковыми
дорожками. С южной стороны вдоль улицы стояли в ряд старые мирты.
Обходя вокруг монастыря, я обратил внимание на витражные
окна двухэтажной часовни и заметил, что внутри мерцает свет, как будто там
по-прежнему находились священные реликвии. В этом, однако, я сильно сомневался.
Наконец я дошел до задней стены монастыря и перепрыгнул через нее.
Всего лишь несколько дверей оказались запертыми. Вокруг
царила тишина. Зима в Новом Орлеане достаточно мягкая, но это все же зима, а
внутри здания было заметно холоднее, чем на улице.
Я вошел на первый этаж и осмотрелся. Величественные
пропорции широких, с высокими потолками коридоров с первого взгляда произвели
на меня благоприятное впечатление; мне понравился запах недавно очищенного от
наслоений кирпича и сосновых полов. Все вокруг выглядело неотделанным,
первозданным, но такая неотшлифованность, отсутствие внешнего лоска были в моде
среди людей творческих, которые обустраивали свои жилища в больших городах в
старых складских помещениях и любили называть их не иначе как сараями или
голубятнями.
Однако монастырь все же ничуть не походил на склад. Сомнений
в том, что некогда здесь жили люди, более того, что это была освященная
обитель, не возникало. Во всяком случае у меня. Я медленно шел по коридору в
сторону северовосточной лестницы. Именно там, в так называемой северовосточной
башне, на третьем этаже и выше располагались комнаты Доры.
