Мне было двадцать два. Мать умирала и попросила меня
приехать. Ее дружок с морщинистым лицом к тому времени был уже на том свете, и
она осталась совершенно одна. В последнее время я: постоянно по–сылал ей
деньги, и немало.
Пансиона уже не существовало, дом был предо–ставлен матери в
полное распоряжение. У нее были две служанки и личный шофер, готовый в любой
мо–мент отвезти ее в «Кадиллаке», куда она только поже–лает. Матери безумно
нравилась такая жизнь, и она никогда не интересовалась происхождением моих
ка–питалов. И конечно, я не забывал о Винкене и его кни–гах. Мне удалось
отыскать и приобрести еще две. Мой антикварный склад в Нью-Йорке постепенно
попол–нялся все новыми сокровищами, но, если не возража–ешь, о нем мы поговорим
чуть позже. И о Винкене тоже.
Мать никогда и ни о чем меня не просила. Почти все время она
проводила в своей огромной спальне и уверяла меня, что беседует там с теми, кто
покинул этот мир раньше нее: со своим дорогим братом Мик–ки, любимой сестрой
Алисой, со своей матерью – на–шей, так сказать, родоначальницей. Ирландка по
про–исхождению, она служила горничной в этом доме и после смерти его безумной
хозяйки получила особняк в наследство. А еще мать говорила, что к ней часто
приходит Крошка Ричард – брат, который умер, ко–гда ему было всего четыре года.
От столбняка. Крошка Ричард… Она утверждала, что Крошка Ричард зовет ее к себе…
Но ей хотелось, чтобы я вернулся домой. Она жда–ла меня в
своей спальне. Я знал об этом и понимал ее желание. Прежде ей приходилось
ухаживать за уми–рающими квартирантами, да и я заботился не только о Старом
Капитане. Вот почему я поехал в Новый Ор–леан.
Никто не знал, куда я направился, равно как нико–му не было
известно ни мое настоящее имя, ни проис–хождение. Поэтому мне не составило
труда исчезнуть из Нью-Йорка. Я вновь поселился на Сент-Чарльз-авеню и почти
все время оставался возле матери – когда ее тошнило, держал возле ее подбородка
чашку, вытирал слюну, подавал судно, когда агентство не име–ло возможности
прислать сиделку. Конечно, мы мог–ли позволить себе нанять постоянных сиделок,
медсе–стер и любых помощниц, но матери не нравилось пользоваться услугами «этих
ужасных цветных женщин», как; она их называла. И я вдруг сделал со–вершенно неожиданное
для себя открытие: уход за матерью не вызывал во мне практически никаких
от–рицательных эмоций. А сколько простыней мне при–шлось сменить и постирать.
Естественно, в доме была стиральная машина. Я вновь и вновь менял белье на
постели – наверное, слишком часто, но такой уж я человек: ни в чем не знаю
меры. Я просто делал то, что считал нужным. Я бессчетное число раз мыл и насухо
вытирал судно, посыпал его специальной пудрой и ставил возле кровати. Воздух в
комнате всегда оста–вался свежим. В конце концов, нет такого запаха, который
остается навечно и от которого невозможно избавиться.
– Во всяком случае, не на этой земле, – пробор–мотал я.
Но он, слава Богу, не расслышал моих слов.
– Так продолжалось примерно две недели. Мать не хотела,
чтобы я отправил ее в больницу. Я нанимал круглосуточных сиделок – просто для
страховки, что–бы в случае необходимости они могли проверить ее пульс, давление
и остальные жизненные показатели. Я играл для нее, вслух читал вместе с ней
молитвы – словом, делал все, что обычно делают для людей, нахо–дящихся на
смертном одре. С двух до четырех дня она принимала посетителей – в основном
каких-то престарелых родственников. «А где же Роджер?» – спра–шивали они, но я
на это время уходил и старался с ни–ми не встречаться.
– И у тебя не разрывалось сердце при виде ее страданий?
Во всяком случае, они не доводили меня до безумия.
Практически весь ее организм был поражен раком, и никакие деньги уже не могли
ее спасти. Мне было очень тяжело наблюдать, как мучительно она уми–рает, я мечтал,
чтобы все поскорее закончилось, одна–ко в глубине моей души всегда жило некое
безжалост–ное и жестокое чувство, которое в любой ситуации говорило мне:
«Просто делай то, что необходимо». И я сутками сидел рядом с матерью,
практически без сна и отдыха. До самой ее смерти.
Мать без конца разговаривала с призраками. Сам я их не видел
и не слышал, но часто мысленно обра–щался к ним и умолял забрать ее к себе.
«Крошка Ри–чард, – просил я, – возьми ее. Дядя Микки, если ей не
суждено поправиться, приди за ней…»
Незадолго до смерти матери появилась Терри – опытная
сиделка, не имевшая, однако, специального медицинского образования. Она
приходила тогда, ко–гда все дипломированные медсестры были заняты, ибо работы у
них всегда хватало с избытком. Ах, Тер–ри… Блондинка, ростом пять футов семь
дюймов, де–шевка и в то же время самая соблазнительная и обольстительная
девчонка, какую мне когда-либо до–водилось встречать. Ты понимаешь, о чем я. У
нее, что называется, все было на месте и как надо. В общем, потрясающая, ослепительная
дрянь.
Я улыбнулся, вспомнив покрытые розовым лаком ногти и влажные
розовые губки – видения, выхва–ченные когда-то из его разума и промелькнувшие
пред моим мысленным взором.
– У этой малышки была продумана каждая де–таль, все было
направлено на достижение цели: и то, как она жевала резинку, и золотой браслет
на лодыж–ке, и манера сбрасывать с ноги тапочки, чтобы я мог полюбоваться
накрашенными ногтями на ее ногах, и просвечивающая сквозь тонкий нейлон белого
халатика ложбинка на груди… В ее глазах под тяжеловатыми веками не отражалось
ни грамма интеллекта, но при этом они были безукоризненно подведены карандашом,
а на ресницах лежал слой туши фирмы «Мейбеллин». А как кокетливо у меня на
глазах подпиливала она ноготки! Уверяю тебя, никогда прежде не доводилось мне
видеть столь совершенное воплощение порока и соблазна Истинный шедевр!
Я рассмеялся, Роджер, не удержавшись, – тоже, однако он
продолжал свой рассказ:
– Поверь, она была действительно неотразима. Этакое
сексуальное животное, но только без шерсти. И мы стали заниматься с ней «этим»
при каждом удобном случае. Стоя в ванной комнате, например, пока мать спала.
Пару раз мы уходили в одну из пустующих спален. Нам никогда не требовалось на
это двадцати минут – я засекал время. Как прави–ло, она даже не снимала свои
розовые трусики – только спускала их, и они болтались где-то возле ее лодыжек.
Она пахла, как духи «Голубой вальс».
Я тихо рассмеялся, а потом задумчиво произнес:
– Ах, если бы мне дано было познать то, о чем ты говоришь. А
вот ты познал… Влюбился в нее и… поддал–ся искушению.
