– Сейчас же замолчи и делай, что я скажу. – Прежде чем
кто-либо успел обернуться и посмотреть на нас, Дэвид уже тащил меня за собой, и
скоро мы растворились среди прохожих, идущих по ледяным тротуарам. Снова и снова
сдерживал он меня на этом пути. Он устал это делать. Я не винил его.
Один раз я попал в руки полицейских.
Меня поймали и пытались вытолкать из собора за то, что я
хотел поговорить с ней, но потом, когда меня выводили вон, все они медленно
отстранились. Они почувствовали, что я не живой, – так, как это чувствуют
смертные. Они это почувствовали и стали бормотать что-то про Плат и чудо, и я
был бессилен что-либо сделать.
Полицейские были повсюду. Они стояли на страже, чтобы
оказать помощь, подать горячего чаю; то и дело они отходили погреть над костром
белые, замерзшие руки.
Никто нас не замечал. Да и с какой стати? Мы были просто
двумя неприметными мужчинами, частью толпы; наша сияющая кожа не бросалась в
глаза среди этой слепящей снежной белизны, среди этих исступленных паломников,
распевающих псалом за псалмом.
Витрины книжных магазинов были завалены всевозможными
изданиями Библии, книгами по христологии. Высилась огромная пирамида книг в
обложке цвета лаванды под названием «Вероника и ее Плат» Эвы Курилюк. Рядом с
ней лежала другая кипа: «Святые лики, тайные места» Яна Уилсона.
Люди продавали на улице брошюры и даже раздавали их
бесплатно. Я слышал говоры всех штатов страны: Техаса, Флориды, Джорджии,
Калифорнии...
Библии, Библии, Библии – распродаваемые и раздаваемые.
Группа монахинь раздавала изображения святой Вероники. Но
самым ходовым товаром были цветные фото самого Плата, сделанные в церкви и
затем растиражированные в тысячах экземпляров.
– Чудесная милость, чудесная милость... – пели в унисон
в одной из групп, раскачиваясь взад-вперед, занимая в шеренге свои места.
– Gloria, in excelsus deum! – разразился длиннобородый
мужчина с простертыми руками.
Подходя ближе к церкви, мы увидели, как повсюду собираются
небольшие группы людей. В гуще одной из них быстро, горячо говорил молодой
человек:
– В четырнадцатом веке ее, Веронику, официально признали
святой, и считалось, что Плат был утерян во время Четвертого крестового похода,
когда венецианцы штурмовали Айя-Софию. – Он остановился, чтобы поправить
очки на носу. – Разумеется, Ватикан не преминет вынести официальное
решение по этому поводу, как всегда это делает, но из оригинала Плата уже
получены семьдесят три копии, и это на глазах бесчисленных свидетелей, готовых
дать показания перед папским престолом.
В другом месте собралось несколько одетых в темное мужчин,
должно быть священников – не могу сказать точно, – в окружении слушателей,
щурящихся на снег.
– Я не утверждаю, что иезуиты не могут прийти, – сказал
один из мужчин. – Я сказал лишь, что они не придут сюда, чтобы взять
управление в свои руки. Дора просила, чтобы хранителями Плата стали
францисканцы, если она покинет собор.
А позади нас две женщины сошлись на том, что уже были
проведены экспертизы и что возраст Плата не вызывает сомнений.
– Сейчас нигде в мире больше не выращивается этот сорт льна;
невозможно найти новый кусок такой ткани; сама новизна и чистота этой ткани
являют собой чудо.
– ...Все телесные жидкости, каждая часть изображения,
полученная из жидкостей человеческого тела. Не следовало портить Плат, чтобы
это обнаружить! Это... это...
– ...Действие энзима. Но вы понимаете, как искажают подобные
вещи...
– ...Нет, не «Нью-Йорк таймс». «Нью-Йорк таймс» не
собирается утверждать, что три археолога признали ее подлинной...
– Не подлинной, друг мой, а лишь не имеющей современного
научного объяснения...
– Бог и дьявол – идиоты! – произнес я.
Группа женщин повернулась ко мне в изумлении.
– Прими Иисуса как своего Спасителя, сын мой, – сказала
одна из них. – Он умер за наши грехи.
Дэвид утащил меня прочь. Никто больше не обращал на нас
внимания. Маленькие школы росли как грибы – группки философов и свидетелей или
просто тех, кто поджидал очарованных, нетвердой походкой выходящих из церкви
людей с лицами, залитыми слезами.
– ...Я видел Его, я видел Его, это был лик Христа.
И прилепившаяся к арке подобно огромной паукообразной тени
фигура вампира Маэла, почти невидимая для них, ждала, чтобы вступить в свет
утренней зари с руками, раскинутыми в форме креста.
Он бросил на нас хитрый взгляд.
– Ты тоже! – тихо сказал вампир своим
сверхъестественным голосом, неслышным для прочих. – Иди, встреть солнце с
распростертыми руками! Лестат, Бог выбрал тебя в качестве Своего посланника.
– Пойдем, – молвил Дэвид. – Мы достаточно повидали
за эту ночь и за все предыдущие.
– И куда же мы пойдем? – спросил я. – Перестань,
не надо тянуть меня за руку. Дэвид! Ты слышишь меня?
– Уже перестал, – вежливо откликнулся он, понижая голос
и тем самым как бы советуя мне тоже говорить тише. Медленно падал снег. В
ближней к нам железной жаровне потрескивал огонь.
– Книги! Что с книгами? Как же, во имя Бога, я мог позабыть
про книги?!!
– Какие книги? – спросил он. Дэвид как раз подтолкнул
меня, чтобы дать пройти прохожему, к витрине магазина, за стеклом которой
виднелась кучка людей, наслаждающаяся теплом и глядящая в сторону церкви.
– Книги Винкена де Вайльда. Двенадцать книг Роджера! Что с
ними стало?
– Они там, – сказал он. – Там, наверху, в башне.
Она оставила их тебе. Лестат, я это тебе объяснял. Она говорила с тобой прошлой
ночью.
– В присутствии всех невозможно было говорить правду.
– Она сказала тебе, что эти реликвии теперь твои.
– Необходимо достать книги! – сказал я. О, каким же я
был глупцом, что позабыл об этих прекрасных книгах.
– Успокойся, Лестат, не переживай. Нельзя, чтобы на тебя
обращали внимание. С квартирой ничего не случилось. Она никому о ней не
рассказывала. Она оставила ее нам. Она не скажет никому, что мы там были. Она
мне обещала. Она отдала документы, касающиеся приюта, тебе, Лестат, неужели не
понимаешь? И порвала все связи с прежней жизнью. Ее старая религия мертва,
отменена. Она родилась заново, став хранительницей Плата.
– Мы этого не знаем! – рычал я. – И никогда не
узнаем. А если мы не знаем и нам не дано знать, то как может это принять она?!
Он подтолкнул меня к стене.
– Я хочу вернуться и забрать книги, – сказал я.
