– Да, я люблю его. Я думаю, что он прав во всем. Но я ни во
что не верю!
– Почему же ты не принял его? – спросил Арман. –
Почему не отдал ему свою душу?
О, как наивно это прозвучало, как явно исходило от сердца,
древнего и ребяческого, сердца столь сверхъестественно сильного, что оно смогло
на протяжении сотен лет биться вместе с сердцами смертных.
Маленький дьявол! Арман!
– Почему же ты не принял его? – Тон его был умоляющим.
– Они дали тебе спастись, и у них была цель, – сказал
Дэвид. – Это вроде того видения, что посетило меня в кафе.
– Да, у них была цель, – откликнулся я. – Но разве
я разрушил их намерение? – Я смотрел на него в ожидании ответа – на него,
мудрого, старого по человеческим меркам. – Дэвид, разве я помешал им тем,
что изъял тебя из жизни? Разве я помешал им каким-то иным образом? О, если бы
только вспомнить – их голоса в самом начале. Что-то говорилось о мщении. Но не
просто о мщении. Но все это лишь обрывки. Не могу сейчас вспомнить. Что
произошло? Вернутся ли они за мной?
Я вновь разразился рыданиями. Глупо. И снова стал описывать
Мемноха, во всех его обличьях, включая образ обыкновенного человека, правда
идеальных пропорций, – его крадущиеся шаги, его крылья, дым, сияние небес,
пение ангелов...
– Сапфировый... – прошептал я. – Эти образы, эти
вещи, которые видели пророки, пересыпая свои писания такими словами, как топаз,
берилл, огонь, золото, лед и снег, – все это там было... и Он молвил:
«Испей Моей крови!» Я так и сделал.
Они придвинулись ко мне ближе. Я их напугал. Я был чересчур
громогласен, чересчур одержим. Они окружили меня, обняли, а Дэвид еще и прижался
своим смуглым лбом к моему.
– Если позволишь... – сказал Арман, чьи пальцы
скользили к моему воротнику. – Если позволишь мне испить, то я узнаю...
– Нет, все, что ты узнаешь, это то, что я верю в увиденное
мною! – молвил я.
– Нет, – сказал он, качая головой. – Я узнаю кровь
Христа, если отведаю твоей.
Я тоже покачал головой.
– Прочь от меня. Я не знаю даже, как будет выглядеть Плат.
Будет ли он похож на нечто, чем я вытирал во сне кровавый пот? Прочь.
Они подчинились. Их круг разомкнулся. Я повернулся спиной к
стене, чтобы видеть слева от себя снег, хотя теперь для этого мне пришлось
повернуть голову. Взглянув на них, я нащупал рукой свернутый под жилетом Плат.
Ощутив под пальцами древнюю ткань, я испытал странное, необъяснимое чувство.
Я вынул Плат и поднял его над головой, словно был Вероникой,
показывающей его толпе.
В комнате настала тишина, не нарушаемая ни малейшим
движением.
Затем я увидел, как Арман рухнул на колени. Дора испустила
протяжный, пронзительный крик.
– Боже милостивый, – молвил Дэвид.
Охваченный дрожью, я опустил Плат, продолжая держать его за
края – так, чтобы видеть отражение Плата в темном стекле окна на фоне падающего
снега.
Его лик! Его лик впечатался в ткань. Я посмотрел вниз. Бог
Воплощенный в упор смотрел на меня, выжженный на ткани – не нарисованный, не
вышитый, а втравленный в самые волокна. Его лик, лик Господа, в момент, когда
Он истекал кровью в Своем терновом венце.
– Да, – прошептал я. – Да, да. – Я упал на
колени. – О да, такой законченный, до последней детали.
Я почувствовал, как Дора берет у меня Плат. Я бы не отдал
его, попытайся это сделать кто-нибудь другой. Но я доверял ее нежным рукам, и
Дора подняла его вверх, поворачивая в разные стороны, чтобы каждый мог увидеть
Его темные глаза, сияющие на полотне!
– Это Бог! – пронзительно вскрикнула она. – Это
Плат Вероники! – Ее крик сделался торжествующим и исполнился
радости. – Отец, ты сделал это! Ты подарил мне Плат!
И она принялась смеяться подобно человеку, узревшему все
видения, которые только можно вытерпеть; она кружилась в танце с высоко
поднятым Платом, вновь и вновь повторяя одни и те же слова.
Стоящий на коленях Арман был потрясен и сломлен, по щекам
его катились кровавые слезы – жуткие красные ручейки на белой плоти.
Покорный и смущенный, Дэвид просто наблюдал. Он пристально
рассматривал Плат, пока тот реял в воздухе, во всю ширину растянутый у Доры в
руках. Он пристально изучал мое лицо. Он рассматривал сгорбившуюся, сломленную
фигуру рыдающего Армана, этого потерянного дитяти в его восхитительном бархате
и кружевах, теперь запятнанных слезами.
– Лестат, – рыдала Дора, из чьих глаз потоком лились
слезы, – ты принес мне лик моего Господа! Ты принес Его всем нам.
Понимаешь? Мемнох проиграл! Мемнох повержен. Бог победил! Бог использовал
Мемноха в собственных целях, Он завел Мемноха в лабиринт Мемнохом же созданной
конструкции. Бог торжествует!
– Нет, Дора, нет! Ты не можешь в это поверить, – вопил
я. – А что, если это неправда? Что, если все это было набором трюков?
Дора!
Она промчалась мимо меня по коридору и выскочила за дверь.
Мы трое стояли в оцепенении. Потом услышали, как спускается лифт. У нее с собой
был Плат!
– Дэвид, что она собирается делать? Дэвид, помоги мне.
– Кто теперь нам поможет? – спросил Дэвид без всякой
убежденности или горечи, лишь с рассудительностью, извечной своей
рассудительностью. – Арман, возьми себя в руки. Нельзя этому
поддаваться, – произнес он. Голос его был печальным.
Но Арман был безутешен.
– Почему? – спросил Арман. В тот момент он был лишь
стоящим на коленях ребенком. – За что?
Вот так, должно быть, он выглядел столетия назад, когда
Мариус явился освободить его от венецианских захватчиков – его, мальчика,
которого держали для плотских утех, мальчика, привезенного во дворец
бессмертного.
– Почему же я не могу в это поверить? О Господи, я верю в
это. Это лицо Христа!
Он, как пьяный, поднялся на ноги и медленно, упрямо, шаг за
шагом, пошел за Дорой.
К тому времени, как мы вышли на улицу, она уже стояла и
кричала перед дверями собора:
– Откройте двери! Откройте церковь! У меня с собой Плат
Вероники!
Дора пнула ногой бронзовую дверь. Вокруг нее собирались
смертные, слышался приглушенный шум голосов.
– Плат, Плат! – Они уставились на нее, когда она
замерла на месте, показывая им свое сокровище еще и еще. Потом все принялись колотить
в дверь.
