– Почему ты так думаешь? – спросил Дэвид. – Где ты
пропадал?
– Я видел твою мать, – сказал я Доре, – видел ее
белокурые волосы и голубые глаза. Совсем скоро и она, и другие будут на
небесах.
– О чем, ради всего святого, ты говоришь, милый? –
спросила она. – Ангел мой? Что такое ты мне рассказываешь?
– Садитесь все. Я расскажу вам историю целиком. Выслушайте,
что я скажу, и не перебивайте. Нет, я не хочу садиться, я буду стоять вот так,
спиной к небу, вьюге, снегу и храму. Я буду ходить по комнате. Слушайте же то,
что мне надлежит рассказать вам. Запомните. Все это приключилось со мной! Меня
могли одурачить. Меня могли обмануть. Но я видел все это собственными глазами и
слышал собственными ушами!
Я рассказал им все, с самого-самого начала; некоторые вещи
они слышали раньше, но все вместе – никогда. Я начал с моего первого фатального
взгляда на Роджера, с моей любви к его бесстыдной белозубой улыбке и виноватым
мерцающим черным глазам и дошел в истории до того момента, когда прошлой ночью
я вломился в дверь этой квартиры.
Я передал им все. Каждое слово, произнесенное Мемнохом и
Богом Воплощенным. Все, что я видел на небесах, в аду и на земле. Я говорил, и
говорил, и говорил...
Рассказ занял всю ночь. Шли часы, пока я, отмеряя шаги,
подчас бессвязно говорил что-то, повторял те части, которые хотел передать
точно, рассказывал об этапах человеческой эволюции, приводивших ангелов в
замешательство, и о просторных небесных книгохранилищах, и о персиковом дереве,
и о Боге, и о воине в аду, поверженном, но не желающем сдаваться. Я описал им
подробности убранства Айя-Софии. Я говорил о нагих мужчинах на поле брани.
Снова и снова описывал ад, описывал небеса. Повторял свою последнюю речь о том,
что не смогу помогать Мемноху, не смогу учить в его школе!
Они не спускали с меня глаз, не произносили ни звука.
– Плат у тебя с собой? – спросила Дора дрожащими
губами. – Он сохранился?
Таким нежным был наклон ее головы, словно она заранее
прощала мне, если бы я сказал: «Нет, я потерял его на улице, отдал нищему!»
– Плат ничего не доказывает, – сказал я. – Что бы
ни было на нем изображено, это ничего не значит! Любой, кто в состоянии создать
подобные иллюзии, может создать и Плат! Он не доказывает ни правду, ни ложь, ни
мошенничество, ни колдовство.
– Когда ты был в аду, – спросила она так ласково, так
по-доброму, и белое ее лицо сияло при свете лампы, – ты сказал Роджеру про
Плат?
– Нет, Мемнох не разрешил. И я видел его всего минуту,
понимаешь – одно мгновение первый раз и потом второй. Но он вознесется наверх,
я знаю, он вознесется, потому что умен и многое постиг, и Терри отправится с
ним! Они окажутся в объятиях Господа, если только Бог не дешевый фокусник и все
это не было ложью. Но ложью ради чего? С какой целью?
– Так ты не веришь в то, о чем Мемнох тебя просил? –
спросил Арман.
Только в этот момент до меня дошло, насколько он потрясен,
каким он был еще мальчиком, когда из него сделали вампира, насколько был молод
и полон земной грации. Он хотел, чтобы все это было правдой!
– О да, верю! – ответил я. – Я ему верил, но все
это могло оказаться ложью, разве не понимаешь?
– Разве ты не чувствовал, что это правда, – спросил
Арман, – что ты был ему действительно нужен?
– Что? – возмутился я. – Неужели мы опять
вернулись к спорам о том, служим ли мы Господу, служа Сатане? К вашим с Луи
спорам в Театре вампиров о том, являемся ли мы, Дети Сатаны, детьми Бога?
– Да! – ответил Арман. – Ты ему поверил?
– Да. Нет. Не знаю, – сказал я. – Не знаю! –
Голос мой перешел в крик. – Я ненавижу Бога столь же сильно, как всегда. Я
возмущаюсь ими обоими, черт бы их побрал!
– А Христос? – спросила Дора, и глаза ее наполнились
слезами. – Было ли Ему жаль нас?
– Да, по-своему. Да. Вероятно. Возможно. Кто знает! Но Он не
прошел через страсти, как человек, о чем просил Его Мемнох. Он нес Свой крест,
как Бог Воплощенный. Говорю вам, их правила – это не наши правила! Мы постигли
лучшие правила! Мы подчинены безумным вещам!
Она разразилась тихими, скорбными рыданиями.
– Почему же мы никогда, никогда ничего о них не
узнаем? – плакала она.
– Не знаю! – заявил я. – Знаю, что они там, что
являлись мне, что позволили увидеть себя. И все же я не знаю!
Дэвид хмурился, как это делал Мемнох, когда глубоко
задумывался. Затем спросил:
– А если все это было чередой образов и иллюзий, вещей,
извлеченных из твоей души и сознания? Какова тогда его цель? Если не прямое
предложение стать его заместителем или принцем, то каков еще может быть мотив?
– А что вы думаете? – спросил я. – Они забрали мой
глаз! Говорю вам, здесь нет ни слова лжи. Они забрали мой проклятый глаз, черт
его возьми. Не понимаю, зачем все это, если только это не правда – правда до
последнего звука.
– Мы понимаем, ты веришь, что это правда, – сказал
Арман. – Ты полностью в это веришь. Ты был свидетелем. И я верю, что это
правда. На всем протяжении своих долгих странствий по долине смерти я верил,
что это правда!
– Не будь таким глупцом, – с горечью произнес я.
Но я видел огонь в лице Армана; я видел в его глазах восторг
и печаль. Я видел, что весь он наэлектризован верой, готов к обращению.
– Одежда, – задумчиво и спокойно произнес Дэвид, –
в той комнате. Вещественные доказательства пригодятся для научного
подтверждения.
– Перестань рассуждать как ученый. Эти создания играют в
игры, понятные только им. Что им до сосновых иголок и грязи, прилипших к моей
одежде. Да, я сберег эти реликвии, я сберег все, за исключением своего
проклятого глаза, который оставил на лестнице, выбираясь из ада. Я тоже хочу
исследовать следы на этой одежде. Я тоже хочу знать, что это был за лес, по
которому я шел, слушая его звуки!
– Они выпустили тебя, – сказал Дэвид.
– Видел бы ты его лицо, когда он заметил глаз на
ступени, – ответил я.
– Какое у него было лицо? – спросила Дора.
– На нем был ужас, ужас от того, что это произошло.
Понимаешь, когда он потянулся ко мне, думаю, что его пальцы попали в мою
глазницу случайно. Он просто собирался схватить меня за волосы, но промахнулся.
А когда его пальцы погрузились в глазницу, он попытался в страхе вытащить их. И
глаз выпал, растекшись по моему лицу, отчего Мемнох был поражен ужасом!
– Ты любишь его, – глухо произнес Арман.
