– Где мы? – прокричал я.
Голос Мемноха раздался совсем рядом со мной. Спокойный, он
сидел, прислонившись к каменной стене.
– Айя-София, друг мой, – ответил он. – Ничего
особенного, право. Всего-навсего Четвертый крестовый поход.
Я протянул ему левую руку, не желая отпускать Плат, который
держал правой.
– То, что ты видишь, – это христиане-католики,
истребляющие христиан греческой веры. Вот и вся история. Египет и Святая земля
на какое-время позабыты. Венецианцам было дано три дня на разграбление города.
Это было политическое решение. Разумеется, все они пришли сюда, чтобы отвоевать
Святую землю, где мы с тобой недавно побывали, но битва не состоялась, поэтому
власти дали волю войскам, впустив их в город. Христиане режут христиан.
Католики против христиан греческой веры. Хочешь пройтись по городу? Желаешь
взглянуть еще? Миллионы книг утеряны навсегда. Рукописи на греческом,
сирийском, коптском, латинском. Божьи книги и людские книги. Хочешь прогуляться
по монастырям, где христианских монахинь вытаскивают из келий их собратья по
христианской вере и безжалостно насилуют? Константинополь подвергается
разграблению. Ничего особенного, поверь мне, пустяк.
Я лежал на земле и рыдал, пытаясь закрыть глаза и не видеть,
но был не в состоянии не видеть – вздрагивая от звона лошадиных копыт, столь
опасно близких, задыхаясь от запаха крови убитого младенца, тяжело и
безжизненно навалившегося мне на ногу, словно какое-то мокрое морское существо.
Я плакал и плакал. Рядом со мной лежало тело мужчины с наполовину отделенной от
шеи головой; на камни натекла лужа крови. О тело споткнулся другой человек, с
вывихнутым коленом, окровавленной рукой попытался ухватиться за что-нибудь,
чтобы не упасть, и, найдя лишь розовое голое тельце ребенка, отбросил его в
сторону. Маленькая головка младенца была размозжена окончательно.
– Плат, – прошептал я.
– О да, бесценный Плат, – сказал он. – Не желаешь
ли сменить обстановку? Можем отправиться дальше. Например, в Мадрид и
испробовать аутодафе. Ты знаешь, что это такое? Это когда мучают и сжигают
заживо евреев, не желающих обращаться в христианство. А можем вновь вернуться
во Францию и посмотреть на катар, вырезаемых в Лангедоке. Ты, наверное, слышал
эти легенды, когда был подростком. С ересью было покончено, со всей ересью.
Весьма успешная миссия со стороны отцов-доминиканцев, которые позже,
естественно, примутся за ведьм. Выбор у нас большой. Предположим, мы отправимся
в Германию и увидим мученичество анабаптистов. Или в Англию, чтобы понаблюдать,
как королева Мария сжигает тех, кто выступал против Папы в годы правления ее
отца Генриха. Я расскажу тебе о необычной сцене, которую частенько наблюдал.
Страсбург, 1349 год. Две тысячи евреев были сожжены там в феврале этого года по
обвинению в распространении «черной смерти». Подобные вещи будут происходить по
всей Европе...
– Я знаю историю, – рыдал я, пытаясь перевести
дух. – Знаю!
– Да, но когда видишь сам, это совсем другое дело, не так ли?
Как я уже говорил, это все пустяки. То, ради чего это затевалось, –
разделить навсегда греческую и латинскую церкви.
И по мере ослабления Константинополя приверженцы Корана,
мусульмане, повалят толпой мимо разрушенных оборонительных сооружений в Европу.
Желаешь посмотреть на одну из этих битв? Можем отправиться прямо в двадцатое
столетие, если хочешь. Можем отправиться в Боснию и Герцеговину, где сейчас
сражаются мусульмане с христианами. Эти страны, Босния и Герцеговина, сейчас на
устах людей, шагающих по улицам Нью-Йорка.
А пока мы обсуждаем народы библейских стран – мусульман,
иудеев, христиан, – почему бы нам не отправиться на юг Ирака и не
послушать причитания голодающих курдов, чьи болота осушены и население
истребляется? Если пожелаешь, мы можем просто ограничить зону обзора
разграблением святых мест – мечетей, соборов, церквей. Можно воспользоваться
этим методом, чтобы пропутешествовать вплоть до сегодняшнего времени.
Обрати внимание: ни одно из сделанных мной предложений не
затрагивает людей, не верящих в Бога или Христа. Люди, чтящие Библию, –
вот о ком мы говорим; Библию, идущую от единого Бога и непрерывно изменяющуюся
и усовершенствующуюся.
А сегодня, днем и ночью, сгорают в пламени бесценные
документы. Это развертывание мироздания, это эволюция; это, несомненно,
освященное страдание каких-то людей, ибо все те люди, которых ты здесь видишь,
поклоняются одному и тому же Богу.
Я ничего не ответил.
Его голос, к счастью, прервался, но битва – нет. Раздался
взрыв. Пламя с ревом взметнулось так высоко, что я разглядел лики святых под
самым куполом. На одно мгновение вокруг меня осветилась вся величественная
базилика – ее огромный овал, ряды колонн, большие полуарки, поддерживающие
купол. Свет померк, опять раздался взрыв, и с новой силой зазвучали крики.
Тогда я закрыл глаза и лежал без движения, не замечая
толчков и тяжести подошв людей, ступающих по моей спине. У меня был Плат, и я
лежал тихо, стараясь не привлекать внимания.
– Может ли ад быть хуже этого? – спросил я. Голос мой
прозвучал слабо, и я не думал, что он услышит меня за шумом сражения.
– Право, не знаю, – ответил он тем же спокойным
голосом, словно то, что нас связывало, без усилий передавало слова от одного к
другому.
– Это что, и есть преисподняя? – спросил я. – И
души могут отсюда выбраться?
Он ответил не сразу.
– Ты полагаешь, я стал бы вести с Ним войну на моих
условиях, если бы души не могли выбраться? – спросил он, словно сама мысль
о вечном пребывании здесь оскорбила его.
– Забери меня отсюда, пожалуйста, – прошептал я. Моя
щека покоилась на каменном полу. Вонь от лошадиного навоза смешивалась с
запахом мочи и крови. Но вопли были хуже всего. Вопли и непрекращающийся звон
металла! – Мемнох, забери меня отсюда! Расскажи мне, в чем суть вашего с
Ним поединка! Расскажи о правилах!
Я попытался сесть, подтянул к себе ноги, вытирая глаза левой
рукой, а правой по-прежнему сжимая Плат. Я стал задыхаться от дыма. Глаза
сильно жгло.
– Скажи мне, что ты имел в виду, когда сказал, что я тебе
нужен, что ты выигрываешь битву? Что это за битва между тобой и Им? Чего ты
хочешь от меня? Как ты оказался Его противником? Что, именем Бога, должен
делать я?
Я поднял глаза. Он сидел, расслабившись, нога на ногу, руки
сложены на груди, с ясным лицом в момент вспышки пламени и бледным, когда оно
угасало. Весь перепачканный, он казался слабым и смотрелся довольно странно –
был жалким и спокойным одновременно. Выражение его лица не было ни горьким, ни
саркастическим, а лишь задумчивым – с застывшей гримасой, совсем как те лики на
мозаиках – безжизненные свидетели тех же самых событий.
