Все выглядело явно знакомым. Раздражающе знакомым, не просто
дежа вю или неким указанием на то, что ты жил здесь раньше. Знакомым так, будто
было впаяно в мозг. И сейчас я могу припомнить все – даже обнаженного мужчину с
кривыми ногами, опирающегося на палку и бессвязно говорящего что-то, когда с
невидящими глазами он проходил мимо нас.
За покрывающим все наносным слоем узнавались формы, стили,
манера поведения, хорошо мне знакомые – из Писания, гравюр, иллюстраций и
фильмов. Это была – во всем своем неприкрытом, сияющем торжестве – священная и
притом знакомая местность.
Мы видели людей, стоящих возле пещер, в которых они жили
высоко в горах. Другие сидели небольшими группами в тени рощ, беседуя или
подремывая. От городов, обнесенных стенами, исходили отдаленные пульсации.
Воздух был насыщен песком. Песок забивался в ноздри, прилипал к губам, волосам.
Мемнох был без крыльев. Его плащ, как и мой, покрывала
грязь. Одежда наша, судя по легкости и тому, как она пропускала воздух, похоже,
была из полотна. Длинные плащи отличались простым покроем. Кожа и телесные
формы не изменились.
Небо было ярко-голубым, и солнце изливало на меня свой
ослепительный свет, как на любое другое существо этого мира. По временам
делалось невыносимо от пота, который заливал мне глаза. И я вскользь подумал о
том, как в любое другое время подивился бы на одно только солнце, на это чудо,
отвергаемое Детьми Ночи, – но в то время я не вспомнил о нем ни разу,
потому что для видевшего Божественный свет солнце перестает быть светом.
Мы поднимались на скалистые уступы, взбираясь по крутым
тропинкам и перелезая через камни и древесные стволы, и наконец внизу перед
нами показалось обширное пространство горячего, безводного песка, медленно
перемещающегося под дуновением заунывного ветра.
Мемнох остановился на самом краю пустыни. Теперь нам
предстояло оставить скалистую, неуютную, но все-таки почву и сойти на мягкий
песок, по которому так тяжело ступать.
Мемнох зашагал первым. Немного поотстав, я вскоре догнал
его. Он обхватил меня левой рукой, плотно прижав сильные пальцы к моему плечу.
Я был этому очень рад, ибо испытывал вполне объяснимое мрачное предчувствие;
в сущности, во мне нарастал ужас, подобного которому я не испытывал
раньше.
– После того как Он изгнал меня, – молвил
Мемнох, – я странствовал. – Глаза его были устремлены на пустыню и на
то, что казалось бесплодными, сверкающими на солнце скалами в отдалении,
враждебными, как сама пустыня. – Я бродил путями, которыми часто
странствовал и ты, Лестат. Бескрылый, с разбитым сердцем, уныло проходил я по
земным городам и странам, по континентам и пустыням. Как-нибудь я расскажу тебе
все об этом, если пожелаешь. Сейчас это не важно.
Дай скажу лишь о том, что важно: я не осмеливался стать
видимым или объявить о себе всем людям. Я скрывался среди них –
незримый, – не решаясь воплотиться из страха вызвать гнев Господа и
опасаясь под любой личиной присоединиться к борьбе людей – как из страха перед
Богом, так и из опасений за то возможное зло, которое могу принести людям. По
этим же причинам я не вернулся в преисподнюю. Лишь один Бог мог освободить эти
души. Какую надежду мог дать им я?
Но я видел преисподнюю, видел ее необъятность и ощущал боль
пребывающих там душ. Я дивился новым, замысловатым, постоянно меняющимся
поводам для смятения, придуманным смертными, когда они отвергали одно за другим
– веру ли, секту ли, символ веры ли – во имя того жалкого предела мрака.
Однажды меня осенила самодовольная мысль: а если я все-таки
проникну в преисподнюю и попробую настолько умело настроить души, что они сами
со временем смогут изменить это место, сотворить в формах, вдохновленных
надеждой, а не безнадежностью. Чтобы преисподняя превратилась в некое подобие
сада. Несомненно, на подобную мысль меня вдохновили действия тех избранных
миллионов, которые, будучи взяты на небеса, изменили свою часть сего обиталища.
А с другой стороны, вдруг это мне не удастся и хаос лишь усугубится? В общем, я
не посмел. Я не посмел это сделать из страха перед Богом и боязни, что не сумею
осуществить такую мечту.
Во время странствий я размышлял о многих вещах, но не
изменил своих взглядов на то, во что верил, чувствовал или о чем говорил
Господу. В частых своих мольбах я постоянно твердил Ему, продолжавшему
пребывать в молчании, что не перестаю считать, будто Он покинул свое лучшее
творение. А когда уставал, я пел Ему гимны. Или молчал. Смотрел, слушал...
наблюдал....
Мемнох, страж и хранитель, падший ангел.
Я еще не догадывался, что мой спор с Всемогущим Господом
только начинается. Но в какой-то момент я оказался на пути к тем самым долинам,
которые впервые посетил во времена оны и где были возведены первые города
людей.
Эти места были для меня землей начинаний, ибо, хотя великие
народы возникли из множества наций, именно здесь возлег я с дщерями
человеческими и узнал о плоти нечто такое, о чем не могу забыть и чего не
ведает Сам Господь.
И вот, попав в эти края, я отправился в Иерусалим, который,
кстати, находится в шести или семи милях к западу от места, где мы стоим.
Я сразу же узнал время – землей этой управляли римляне, и
иудеи страдали от долгого ужасного плена. Племена, верящие в единого Бога,
оказались теперь под властью политеистов, не воспринимающих их веру всерьез.
Да и сами монотеисты разделились на группы. Одни иудеи
сделались непримиримыми фарисеями, другие – саддукеями, прочие искатели истины
объединялись и уходили в пещеры, находящиеся по ту сторону холмов.
Главная особенность, делавшая это время для меня
примечательным – то есть действительно выделяющая его из других эпох, –
это могущество Римской империи, простершей свои границы дальше любой другой
империи Запада, которую мне приходилось когда-либо наблюдать. Правда, римляне
почему-то пребывали в неведении относительно Великой Китайской империи, словно
та была в ином мире.
Но не только это притягивало меня сюда. Здесь я ощущал
неявное присутствие чего-то или кого-то; казалось, этот кто-то взывает ко мне
чуть слышно, просит меня прийти, найти его, не успокаиваться в поиске. Возможно,
это существо само ходит вокруг меня, искушая, как я искушал тебя. Не знаю.
Итак, я отправился в Иерусалим, прислушиваясь к людским
разговорам.
Люди говорили о пророках и святых пустынниках, очищении и
воле Господней. Люди спорили о законах. Они вели разговоры о священных книгах и
святых традициях. Они говорили о людях, которые крестились в воде, с тем чтобы
спастись в глазах Бога.
И еще они говорили о человеке, который принял крещение и
после этого удалился в пустыню, ибо в тот миг, когда его коснулись иорданские
воды, над ним разверзлись небеса и стал виден Божественный свет.
