В конце концов, где я провожу сейчас время? В крупнейших и
лучших театрах Парижа. Для меня забронированы лучшие места на оперных и
балетных спектаклях, на представлениях пьес Мольера и Расина. Я часами могу
стоять у рампы, глазея на величайших актеров и актрис. У меня множество
костюмов всех цветов радуги, париков, сделанных по последней моде, башмаков с
бриллиантовыми пряжками и золотыми каблуками, а пальцы мои украшают перстни с
драгоценными камнями.
Я мог без конца наслаждаться поэтикой стихов, пьянел от
пения и музыки, которые слышал, от изгиба рук танцовщика в балете, от звуков
органа под сводами Нотр-Дам. Меня приводил в восторг гул колоколов, которые
отсчитывали для меня время, и даже снег, беззвучно падавший с неба и укрывавший
землю в пустых садах Тюильри.
С каждой ночью я все меньше и меньше опасался смертных и
начинал вполне свободно чувствовать себя в их обществе.
Не прошло и месяца, как я отважился появиться посреди
огромной толпы на балу в Пале-Рояле. После очередной охоты я был возбужден,
чувствовал тепло во всем теле и на щеках моих горел румянец. Не медля ни
минуты, я присоединился к танцующим. Ни у кого из присутствующих не зародилось
даже сомнения на мой счет. Напротив, какая-то магическая сила притягивала ко
мне женщин. Мне нравилось прикосновение их горячих пальцев, нравилось обнимать
их плечи и прижиматься к их мягкой груди.
Позже я смело отправлялся бродить по бульварам. Проходя как
можно быстрее мимо театра Рено, я заглядывал в другие, чтобы посмотреть
кукольное представление, выступление мимов или акробатов. Я больше не стремился
укрыться от света уличных фонарей. Я заходил в кафе и приказывал принести чашку
кофе только лишь затем, чтобы ощутить пальцами исходящее от нее тепло, а если
возникало желание, беседовал с другими посетителями.
Я даже спорил с ними о состоянии монархии. Мало того, я
пристрастился к бильярду и старательно овладевал мастерством в этой игре.
Теперь мне казалось, что я могу без опаски отправиться в театр Рено, купить
билет и тихонечко проскользнуть на балкон, чтобы оттуда наблюдать за ходом
представления. Я могу увидеть Никола!
И все же я не стал этого делать. О чем мог я мечтать, на что
надеяться, окажись я рядом с Ники? Одно дело вводить в заблуждение и дурачить
посторонних мужчин и женщин, прежде меня не знавших, но что увидит Никола, если
заглянет в мои глаза? Что он подумает, увидев мою кожу? И вообще, у меня
впереди еще очень много дел, говорил я себе. Шло время, и я все больше и больше
узнавал о собственной природе и о тех возможностях и власти, которыми обладал.
Волосы мои, например, стали светлее, но при этом толще и
гуще. Кроме того, они совершенно перестали расти. То же самое происходило и с
ногтями на руках и ногах. Они стали более блестящими, и, если я вдруг решал их
состричь, они быстро восстанавливались и достигали той же длины, что и в момент
моей смерти. Конечно же, люди при первом взгляде на меня не могли открыть мои
секреты, но их внимание могли привлечь другие особенности: необычный свет в
моих глазах, отражение в них всех цветов радуги, слабо люминесцирующая кожа.
Когда я был голоден, люминесценция становилась особенно
заметной. А следовательно, у меня было еще больше оснований хорошо питаться.
Я постепенно убеждался в том, что одним пристальным взглядом
могу держать людей в полном повиновении. Также я понял, что мне следует
тщательно следить за модуляцией собственного голоса. Он мог звучать непривычно
низко, иногда чересчур тихо для человеческого уха, а если бы я стал вдруг кричать
или слишком громко смеяться, то мог бы оглушить окружающих, да и сам мог бы
оглохнуть.
Существовала еще одна трудность – моя манера двигаться. Я
старался ходить, бегать, танцевать, улыбаться и жестикулировать как самый
обыкновенный человек. Но в состоянии сильного волнения, удивления, горя или
испуга тело мое обладало поистине акробатической гибкостью.
Мне приходилось внимательно следить и за выражением лица,
поскольку я был склонен к преувеличенному проявлению эмоций. Однажды, когда я
забылся во время прогулки по бульвару Тамплиеров – а думал я в тот момент, как
и всегда, о Никола, – я уселся под деревом, прислонившись спиной к стволу
и подтянув колени к подбородку, а потом обхватил голову руками и стал при этом
похож на потрясенного эльфа из волшебной сказки. Джентльмен восемнадцатого
века, носящий парчовый фрак и белые шелковые чулки, не должен вести себя
подобным образом, во всяком случае на улице.
В другой раз, погрузившись в размышления о закономерностях
преломления и игры света на различных поверхностях, я подпрыгнул и уселся,
скрестив ноги и упершись локтями в колени, на крыше кареты.
Подобные выходки приводили людей в недоумение. Иногда они
пугали окружающих. Но чаще всего, даже в тех случаях, когда их пугал, например,
вид моей кожи, люди просто отводили глаза. Я быстро понял, что они предпочитали
обманываться, убеждая себя в том, что все в этом мире можно так или иначе
объяснить. Такова была особенность рационального мышления тех, кто жил в
восемнадцатом веке.
За последние сто лет не было ни одного дела по обвинению в
колдовстве. Последним, насколько мне известно, был суд над предсказательницей
судьбы Ла Вуазин, которую живьем сожгли на костре еще во времена Людовика,
Короля-Солнце.
И не забывайте, что это был Париж. А потому, даже если мне
случалось раздавить в руке хрустальный бокал или чересчур сильно хлопнуть
дверью, все просто считали, что я пьян.
Время от времени я ловил себя на том, что отвечаю на вопрос,
прежде чем он мне задан. Я мог также впасть в состояние полного ступора и долго
сидеть, уставясь на горящие свечи или на ветви деревьев, – окружающие
потом начинали взволнованно спрашивать, уж не заболел ли я.
Самой большой моей проблемой, однако, оставался смех. Иногда
на меня находили такие приступы смеха, что я никак не мог заставить себя
остановиться. Эти приступы могли быть вызваны самыми разными причинами.
Полнейшая ненормальность моего собственного положения абсолютно выводила меня
из равновесия и рождала во мне непреодолимое желание расхохотаться.
Со мной это и сейчас случается достаточно часто. Никакие
потери, никакая боль, даже все более и более углубляющееся понимание того
тяжелого положения, в котором я оказался, ничего не смогли изменить. Мне вдруг,
ни с того ни с сего, что-то кажется смешным, и я начинаю хохотать и никак не
могу остановиться.
Кстати, эта моя особенность приводит в ярость других
вампиров. Однако я в своем рассказе забегаю вперед.
Как вы уже, наверное, заметили, я еще ни словом не
обмолвился о других вампирах. Но в том-то и дело, что я не мог найти ни одного
из них.
Во всем Париже мне ни разу не встретилось ни одно
сверхъестественное существо.
