Мягко отодвинув его руки, я подошел к ребенку. Он плакал не
только от страха, но и от голода. Я взял малыша на руки и размотал одеяло, и он
немного успокоился. Я погладил ребенка, покачал тихонько. Лестат что-то шептал,
слезы текли по его щекам, я не мог разобрать слова. Молодой вампир с выражением
отвращения на лице стоял у открытого окна и держал руку на щеколде.
«Значит, вы и есть Луи», – сказал он. Эти слова еще
сильней взволновали Лестата, он вытер слезы рукавами.
На лобик ребенка села муха, и я, невольно вздохнув, раздавил
ее пальцами и бросил на пол. Малыш уже не кричал, он смотрел на меня своими
необычайно синими, темно-синими глазами, его круглое личико блестело от жары, он
улыбался, и его улыбка, подобно огню, становилась все ярче и ярче. Я никогда не
приносил смерть такому маленькому и невинному существу, это я знал точно и
держал ребенка с чувством странной, незнакомой печали; она была даже сильнее,
чем тогда, на Рю-Рояль.
Нежно покачивая малыша, я пододвинул кресло к огню и сел.
«Не надо ничего говорить… Все хорошо», – сказал я
Лестату. Он с облегчением опустился в кресло и потянулся ко мне, взялся за
лацканы моего пиджака.
«Но я рад тебя видеть, – проговорил он сквозь
слезы, – я так мечтал, что ты вернешься… так мечтал…»
Он сморщился, словно от неясной боли, и вновь на его лице на
мгновение показалась сеть шрамов. Глядя куда-то в сторону, Лестат прижал руку к
уху, словно хотел защитить себя от какого-то ужасного звука.
«Я не… – начал было он и мотнул головой, его глаза
затуманились, он старался раскрыть их шире. – Я не хотел этого, Луи… Этот
Сантьяго… Ты же знаешь… Он не сказал мне, что они задумали».
«Это все в прошлом, Лестат», – сказал я.
«Да-да, в прошлом, – кивнул он. – Мы не должны
были… Луи, ты же ЗНАЕШЬ… – Лестат еще раз потряс головой. Казалось, в его
голосе добавилось силы. – Мы не должны были делать ее одной из нас».
Он ударил кулаком в свою впалую грудь и повторил уже тише:
«Одной из нас».
ОНА. Казалось, Клодии вообще никогда не существовало, это
была странная, фантастическая мечта, слишком дорогая и слишком моя, чтобы
поверять ее кому-то другому. Но все это давно прошло. Я пристально взглянул на
Лестата и попытался осмыслить его слова. Да, когда-то нас было трое.
«Не бойся меня, Лестат, – сказал я как будто бы самому
себе. – Я не причиню тебе вреда».
«Ты вернулся ко мне, Луи? – прошептал он тонким, ломким
голосом. – Ты вернулся домой, Луи, правда?»
Лестат посмотрел на меня с отчаянием, закусил губу.
«Нет, Лестат», – я покачал головой. Он дернулся и
закрыл лицо руками.
Молодой вампир холодно взглянул на меня и спросил:
«Так вы… не вернетесь к нему?»
«Нет, конечно, нет», – ответил я. Он ухмыльнулся, будто
так и знал, что все снова ляжет на его плечи, вышел на крыльцо и остановился
неподалеку в ожидании.
«Я только хотел повидаться с тобой, Лестат», – сказал
я, но он будто не слышал: что-то другое отвлекало его.
Расширившимися глазами Лестат смотрел мимо меня, зажав руками
уши. Затем и я услышал звук. Это выла сирена. Она приближалась, и Лестат все
крепче зажмуривал глаза и зажимал уши. Сирена становилась все громче, ребенок
испугался и заплакал.
«Лестат! – позвал я его сквозь детский плач. Я не мог
вынести его мучений. Он обнажил зубы в ужасной гримасе боли. – Лестат, это
всего лишь сирена!» – тупо сказал я.
Он вскочил, бросился ко мне, прижался ко мне. Против воли я
взял его за руку. Согнувшись, Лестат спрятал лицо на моей груди, до боли сжал
руку. Красные вспышки мигалки осветили комнату, и скоро все стихло.
«Луи, я не вынесу этого, не вынесу, – говорил Лестат
сквозь слезы. – Помоги мне, останься со мной».
«Чего же тут бояться? Просто поехала машина».
Я посмотрел вниз, на его светлые волосы. И вдруг вспомнил
его в далеком прошлом: высокий, статный джентльмен в свободной черной накидке,
откинув голову назад, сочным, хорошо поставленным голосом поет веселую арию из
оперы, которую мы только что слушали. Его трость постукивает в такт по
булыжникам мостовой, его большие мерцающие глаза останавливаются на молодой
женщине, стоящей рядом, и широкая улыбка расцветает на его лице; песня
замолкает на полуслове, и на мгновение, когда их взгляды встречаются, кажется,
что все зло растворилось в этом всплеске наслаждения и счастья: ты чувствуешь
себя просто живым существом.
Значит, такова расплата? Эта боязнь перемен, этот животный
страх…
Я должен был что-то сказать Лестату, напомнить ему о нашем
бессмертии, что никто не приговаривал его к уединению в этом логове, где он
окружен несомненными признаками неминуемой смерти. Но я так ничего и не сказал
и знал, что никогда не скажу.
Темное море тишины снова нахлынуло на нас. Мухи роились
вокруг гниющего крысиного трупа. Ребенок тихо смотрел мне в глаза, как на яркие
безделушки, и ручка с ямочками ухватилась за мой палец.
Лестат встал, выпрямился, но тут же снова согнулся и упал в
кресло.
«Значит, ты не останешься со мной, – вздохнул он и
отвел взгляд. Но вдруг встрепенулся. – Я так хотел поговорить с
тобой, – сказал он. – Той ночью, когда пришел на Рю-Рояль, я хотел
только поговорить. – Он закрыл глаза, нервно вздрогнул, словно у него
перехватило дыхание, как будто удары, нанесенные мной тогда, только теперь
достигли цели. Глядя перед собой невидящим взором, он облизнул губы и тихим,
совсем знакомым голосом сказал: – В Париж я поехал вслед за тобой…»
«О чем же ты хотел поговорить тогда? – спросил
я. – Что ты хотел мне сказать?»
Я вспомнил его безумную настойчивость в Театре вампиров,
хотя не думал об этом долгие годы; нет, пожалуй, вообще никогда. И сейчас
говорил об этом с большой неохотой.
Но Лестат лишь улыбнулся слабой, почти виноватой улыбкой и
покачал головой, тихая, смутная печаль наполняла его глаза.
И я почувствовал глубокое, невыразимое облегчение.
«Останься со мной!» – попросил он.
«Нет», – ответил я.
«И я не останусь», – сказал молодой вампир из темноты
двора и вышел в оконный проем. Лестат взглянул на него и робко отвел глаза. Его
губы дрожали.
«Закрой, скорее закрой». – Он указал пальцем на окно, и
тут рыдания вырвались из его груди, он опустил голову и заплакал.
