Конечно, город изменился. Но я не сетовал на эти перемены, я
был благодарен за то, что осталось прежним. На окраине города, в районе
Садового квартала – в мои времена это был пригород Фобур Сент-Мари, – я
отыскал величавые особняки из далекого прошлого, тихие брусчатые переулки;
прогуливался под магнолиями и узнавал ту же свежесть и покой, что и в былые
дни, угадывал сходство с темными улочками Вье-Карре, с дикой природой
Пон-дю-Лак. Здесь росли жимолость и розы, коринфские колонны поблескивали в
свете звезд, а за воротами тянулись призрачные улицы и другие особняки… Это
была цитадель благодати.
На Рю-Рояль, в стороне от туристов, антикварных лавочек,
сверкающих подъездов ресторанов, я, к изумлению своему, обнаружил дом, в
котором мы жили когда-то с Клодией и Лестатом. Фасад был заново оштукатурен,
внутри произошли некоторые перестановки, но два французских окна все так же
открывались на маленькие балкончики над входом в магазин, и я смог разглядеть в
мягком свете электрической люстры элегантные обои, столь знакомые мне по тем
давним дням. Это место с такой остротой напомнило мне о Лестате, даже сильнее,
чем о Клодии, и я подумал, что обязательно найду Лестата в Новом Орлеане.
Арман куда-то ушел, и странная печаль охватила меня. Не
прежнее всепоглощающее отчаяние, а тихая, глубокая печаль, сладкая, как
благоухание роз и жасмина во дворике за железными воротами. Она ласкала меня,
она навсегда связала меня с этим городом; я повернулся и пошел прочь от
нашего дома, но забрал ее с собой, и она уже не оставляла меня.
Вскоре после этого я встретил в Новом Орлеане вампира. Это
был холеный белолицый юноша, он любил прогуливаться в одиночку по широким
тротуарам Сент-Чарльз-авеню в ранние предрассветные часы. И я ясно понял, что
Лестат здесь, что вампир знает его и приведет меня к нему. Разумеется, он ни о
чем не подозревал. Я уже давно научился узнавать в больших городах себе
подобных и оставаться незамеченным.
В Лондоне и Риме Арман встречался с вампирами и узнал, что о
поджоге Театра вампиров уже известно всему миру и нас обоих теперь считают
изгоями. Эти интриги мало что значили для меня, я избегал вампиров, но за этим
юношей начал следить. Он приводил меня в театры или другие увеселительные
места, но я ждал совсем другого. И наконец дождался.
Был очень теплый вечер. Как всегда, я выследил его на
Сент-Чарльз-авеню и сразу же понял, что он чем-то озабочен. Он торопливо
свернул в какую-то узкую улочку, и я подумал, что сегодня мне повезет больше.
По дороге он зашел в первый попавшийся домик, быстро, без
всякого удовольствия, умертвил женщину, взял из плетеной колыбели ребенка,
закутал его в синее шерстяное одеяло и вышел обратно на улицу.
Через два квартала он замедлил шаг возле увитой виноградом
железной ограды, окружавшей большой заросший двор. За деревьями был виден дом,
краска облупилась на стенах, длинные витые железные перила верхней и нижней
галерей заржавели. Этот дом одиноко возвышался над низкими деревянными
строениями и казался обреченным. Высокие окна глядели на унылое нагромождение
низких крыш, на бакалейную лавку на углу и маленький грязный бар. Большой
темный сад защищал дом от мрачной округи, и мне пришлось пройти еще несколько
метров вдоль ограды, прежде чем я заметил сквозь густые ветви деревьев слабый
отблеск в одном из окон нижнего этажа.
Вампир вошел в ворота, ребенок заплакал, и снова все стихло.
Я легко взобрался на ограду, спрыгнул в сад и бесшумно прокрался на переднее
крыльцо.
Я заглянул в большое окно и увидел удивительную картину.
Вечер был безветренный, душный, в такую жару лучше всего подняться на галерею,
и здесь была галерея, хоть и с поломанными досками, но все же прохладная. А
там, в гостиной, за наглухо закрытыми окнами горел камин. Возле него сидел мой
молодой знакомец и разговаривал с кем-то. С другим вампиром. Тот жался к огню,
тянул ноги в тапочках к горячей решетке, пытался поглубже запахнуть поношенный
синий халат. Из лепного венка роз на потолке свисали обтрепанные концы
электрических проводов, но кроме камина только тусклая масляная лампа освещала
комнату. Она стояла на столе рядом с плачущим ребенком.
Я удивленно смотрел на это жалкое сгорбленное существо. Его
лицо скрывали пряди густых светлых волос. Мне захотелось стереть пыль с
оконного стекла, чтобы убедиться в верности своих подозрений.
«Вы все бросаете меня!» – тонко и жалобно сказал он.
«Мы же не можем всю жизнь сидеть возле тебя, – резко и
надменно сказал молодой вампир. Он скрестил ноги, сложил руки на узкой груди и
с презрением оглядел пустую запыленную комнату. – А ну, тише, –
шикнул он на ребенка. – Замолчи!»
«Дрова, дай дрова», – слабым голосом попросил белокурый
вампир и повернулся к своему собеседнику, и я наконец ясно увидел знакомый
профиль Лестата, гладкую кожу – на ней не осталось и следа от былых шрамов.
Молодой вампир подбросил полено в огонь.
«Если бы ты хотя бы выходил наружу, если бы ты охотился на
кого-нибудь, кроме этих ничтожных животных…» – зло сказал он и с отвращением
посмотрел вокруг.
Только тут я разглядел в темноте на пыльном полу маленькие
облезлые кошачьи трупы. Это было очень странно, потому что вампир не может
оставаться рядом с трупами своих жертв.
«Разве ты не знаешь, что сейчас лето?»
Лестат молча протянул руки к огню. Ребенок уже не плакал.
Молодой вампир сказал:
«Возьми его и согрейся».
«Ты мог бы принести мне что-нибудь другое», – с горечью
ответил Лестат и посмотрел на ребенка.
В тусклом свете чадящей лампы я поймал его взгляд. И увидел
в его глазах шок. Слышать этот плачущий голос, видеть эту согнутую, дрожащую
спину! Не раздумывая, я постучал в окно. В одно мгновение молодой вампир
оказался на ногах, лицо его приняло угрюмое, злобное выражение. Но я только
сделал знак открыть щеколду. Лестат поднялся, придерживая у горла халат.
«Это Луи! Луи! Впусти его», – сказал он и судорожно
взмахнул рукой. Так инвалид обращается к сиделке.
Окно отворилось, и на меня пахнуло зловонием душной и жаркой
комнаты. Насекомые копошились в разлагающихся кошачьих телах. Лестат умолял
меня войти, но я невольно отпрянул. В дальнем углу стоял гроб. На лакированной
деревянной крышке лежали пожелтевшие газеты. Повсюду валялись обглоданные кости
с клочками шерсти. Но Лестат уже схватил своими сухими руками мои, притянул
меня к себе, поближе к теплу. Слезы брызнули из его глаз, рот растянулся в
странной улыбке безумного счастья, близкого к боли; и на коже выступили
едва заметные следы старых шрамов. Это было необъяснимо и ужасно: яснолицый,
великолепный, бессмертный мужчина, сгорбившись, лопочет и плачет, как старуха.
«Да, Лестат, – тихо сказал я. – Я пришел
повидаться с тобой».
