Театр уже заперли в преддверии наступающего дня. Примерно за
четверть часа до рассвета я выскользнул из экипажа и прокрался к зданию. Я
знал, что там, в подземных этажах, далеко внизу, вампиры уже лежат в своих
гробах. Но даже если б кто-нибудь их них запоздал и вернулся домой в самую
последнюю минуту, он вряд ли бы обратил внимание на мои приготовления. Я
накрепко заколотил главный вход досками. Какой-то ранний прохожий застал меня
за этим занятием, но прошел мимо – наверное, подумал, что я прибиваю табличку с
именем владельца. Я опасался только, что могу столкнуться с продавцами билетов,
швейцарами и прочей прислугой, которая, как я предполагал, приходила в театр на
рассвете, чтобы охранять дневной сон вампиров.
Я приказал вознице поставить экипаж в переулке, куда
выходила потайная дверь Армана, и прихватил с собой два бочонка с керосином.
Как я и надеялся, мне с легкостью удалось повернуть ключ в
замке. Первым делом я убедился, что келья Армана пуста. Вняв моему
предостережению, он исчез, и забрал все, кроме мебели. Торопливо я откупорил
один бочонок и, катя перед собой второй, двинулся к лестнице. В спешке я
разбрызгивал керосин на деревянные перекрытия и двери комнат. Запах оказался
настолько силен, что он мог поднять тревогу гораздо скорее, чем любой, даже
самый громкий, шум. Я замер на лестнице, прислушиваясь, с бочонками и с косой в
руках, но не услышал ничего – ни малейшего признака присутствия в здании охраны
или самих вампиров. Стискивая рукоять косы, я медленно поднимался по каменным
ступенькам к залу. Там тоже было пусто, как в коридоре и на лестнице, и никто
не видел, как я смачивал горючей жидкостью набитые конским волосом сиденья
кресел и тяжелые бархатные портьеры. На секунду я замешкался возле двери, за
которой лежали Клодия и Мадлен. Мне захотелось отворить ее и бросить на них
прощальный взгляд. Это желание было так велико, что я чуть было не забыл, зачем
пришел сюда, и едва не выронил из рук полупустой бочонок. Но свет уже
пробивался сквозь щели в старых досках, и, встрепенувшись, я вспомнил, что надо
торопиться. Мадлен и Клодия мертвы. Зачем мне смотреть на их почерневшие
останки и спутанные волосы? Я вышел из зала и побежал по незнакомым темным
коридорам, обливая керосином деревянные двери. Я кинулся наверх, в фойе театра,
едва освещенное холодным серым светом сквозь неплотно закрытые ставни на окнах
и главный вход в здание, только что заколоченный мной. Потом я вошел в
зрительный зал и вылил остатки керосина на огромный бархатный занавес, кресла и
портьеры.
Второй бочонок опустел, я отшвырнул его в сторону и достал
приготовленный факел. Намотанные на дерево пропитанные керосином тряпки
вспыхнули, стоило только поднести к ним зажженную спичку. Я поджег одно за
другим несколько кресел – и яркие язычки пламени заплясали на толстой шелковой
обивке. В следующий миг я уже был на сцене, и огонь весело побежал по темному
занавесу.
Скоро в театре стало светло как днем. Мне показалось, что
весь костяк здания заскрипел и застонал – пламя с ревом устремилось вверх по
стенам, достигло высокой арки на авансцене и лепных завитушек на балконах
верхних лож. Но у меня не осталось времени насладиться этим зрелищем, страшными
запахами и звуками, наполнявшими мою душу кровожадной радостью. Я поспешил
назад, вниз, добрался до зала фресок и поджег факелом кресла, портьеры – одним
словом, все, что могло гореть.
В комнатах наверху поднялся шум, раздались громкие удары по
доскам. Мой слух безошибочно различил скрип отворяемой двери. Бежать поздно,
сказал я себе и покрепче сжал в руках косу и факел. Здание пылало, как
гигантский погребальный костер. Они все должны погибнуть. Я сбежал вниз по
лестнице, далекий крик прорвался сквозь треск горящего дерева и рев пламени.
Балки над моей головой вспыхивали от одного прикосновения факела. Я снова услышал
крик, и уже не сомневался, что это Сантьяго. У лестницы я обернулся и разглядел
его темную фигуру; он торопливо спускался за мной следом. Его глаза слезились,
он хрипло кашлял от едкого, густого дыма. Он тянул ко мне руки и бормотал:
«Ты… ты… проклятие!»
Я замер, щурясь от дыма, глаза наполнялись жгучей, слепящей
влагой, но я смотрел на него, следил за каждым его движением. Сантьяго мчался
на меня так быстро, что почти превратился в невидимку. Наконец его темный,
плохо различимый в дыму силуэт очутился передо мной. В тот же миг я взмахнул
косой и резким ударом перерезал ему горло. Он упал, хватаясь за страшную рану.
Воздух зазвенел от новых душераздирающих воплей, за спиной поверженного
Сантьяго показалось еще одно смертельно бледное лицо, белая маска ужаса. Кто-то
уже бежал по коридору к потайной двери Армана. Но я стоял и смотрел на
Сантьяго, он поднялся, несмотря на рану. Я снова взмахнул косой, и рана
исчезла. И голова тоже. Только две руки хватались за пустое место.
Кровь фонтаном ударила из отсеченной шеи, и голова с дико
выпученными глазами и спутанными темными волосами, мокрыми от крови, упала к
моим ногам. Я пнул ее изо всех сил, и она, кувыркаясь в воздухе, полетела по
коридору. Я отбросил факел и косу, выбежал на улицу. Я прикрывал лицо ладонями от
нестерпимого белого сияния. Уже совсем рассвело.
Струи дождя превратились перед моими полуослепшими глазами в
сверкающие нити. Щурясь, я с трудом разглядел темное пятно кареты на фоне
светлого неба. Дремавший возница встрепенулся, услышав мою хриплую команду, и
его неуклюжая рука тут же потянулась за кнутом. Экипаж накренился – я резко
рванул за ручку дверцы. Лошади во весь опор уносили нас прочь от театра, я
поспешно открыл гроб, кое-как втиснулся в него и захлопнул крышку. Холодный
шелк нежно касался обожженных рук.
Мы гнали все быстрей, прочь от пожара, но меня преследовал
запах дыма; ветер разнес его по всей округе, он обжигал глаза и легкие. Лоб и
ладони горели от ожогов, от первых лучей восходящего солнца.
Но мы уносились прочь из Парижа, позади остался удушливый
черный дым и отчаянные крики. Мой план удался. Театр вампиров сгорел дотла.
Я опустил усталую голову на мягкий шелк и мысленно
представил себе Мадлен и Клодию: вот они обнимают друг друга на земле в сером
угрюмом дворике под холодным зимним дождем. Я наклонился поближе к их волосам,
волшебно сверкающим в тусклом свете свечей, и прошептал:
«Простите меня: я не смог забрать вас с собой. Но их
истлевшие кости усеют землю вокруг вас. Если не огонь, так солнце довершит
начатое мной. Люди придут тушить пожар, найдут их и выставят на свет. Я обещаю
вам: они умрут все до единого, как умерли вы. И первый раз за долгую жизнь я
совершил убийство с легкой душой и во имя справедливости».
– Я вернулся в Париж спустя два дня. Я должен был
собственными глазами увидеть подвал, затопленный дождевой водой, обгоревшие,
крошащиеся в руках кирпичи и почерневшие балки, сиротливо торчащие из руин. Я
подошел поближе к пожарищу и разглядел обломки фресок на булыжной мостовой: тут
– нарисованное лицо, там – кусочек ангелова крыла, все остальное неразличимо.
