«Осторожно, Мадлен. Не трогай ее…» – Клодия взяла ее за руку
и мягко, настойчиво потянула. Но Мадлен уже разглядывала цветы на балконе. Она
провела ладонью по мокрым лепесткам, прижала к щеке влажную руку. Я следил за
каждым ее движением. Она срывала цветки, сжимала их в кулаке, мятые лепестки
падали на пол; потом она подошла к зеркалу, коснулась его кончиками пальцев,
внимательно всмотрелась в собственные глаза. Моя боль прошла, я перевязал рану
платком. Я ждал, что будет дальше. Понял, что память Клодии не сохранила ее
собственного превращения. Они с Мадлен пустились кружить по комнате в веселом
танце. Кожа Мадлен становилась все бледнее в неровном свете лампы. Она взяла
Клодию на руки, и та старалась веселиться, но за беззаботной улыбкой прятались
тревога и усталость.
Вдруг Мадлен ослабела, покачнулась, но тут же выпрямилась и
нежно опустила Клодию на ковер. Клодия поднялась на цыпочки, обняла ее и
тихонько прошептала:
«Луи, Луи…»
Я махнул рукой, чтобы она отошла. Мадлен опять перестала
замечать нас, она глядела на свою вытянутую руку. Ее лицо вдруг осунулось, она
прижала руку к губам: на пальцах проступали темные пятна.
«Нет, это ничего», – ласково предостерег я Мадлен,
быстро подошел и взял Клодию за руку. Мадлен протяжно застонала.
«Луи», – позвала меня Клодия тихим, нечеловеческим
шепотом; слух Мадлен еще не умел его различать.
«Она умирает. Ты не помнишь, как это бывает, ты была совсем
маленькая», – шепнул я в ответ еще тише, отвел назад ее пушистые локоны,
чтобы она могла меня расслышать.
Я ни на секунду не сводил глаз с Мадлен, она брела вдоль
стен от зеркала к зеркалу. Слезы лились по ее щекам, она прощалась с
человеческой жизнью.
«Она умирает?» – воскликнула Клодия.
«Нет. – Я опустился на колени, она испуганно взглянула
на меня. – Ее сердце сильное, оно выдержало испытание, значит, она будет
жить. Но ей предстоит в последний раз пережить страх. Жуткий, мучительный страх
смерти».
Нежно и сильно сжимая ладонь Клодии, я поцеловал ее холодную
щеку. Она посмотрела на меня удивленно и тревожно. Мадлен плакала, и я медленно
подошел к ней. Она стояла, пошатываясь, раскинув руки, чтобы не упасть. Я
осторожно поддержал ее, притянул к себе. В ее глазах за пеленой слез уже
загорелось волшебное пламя.
«Это всего лишь конец жизни, и только, – мягко сказал
я. – Ты видишь небо за окном? Оно светлеет, значит, нам пора спать.
Сегодня ты ляжешь со мной и будешь крепко держаться за меня. Скоро я засну
тяжелым, беспробудным сном, подобным самой смерти, и не смогу ничем тебе
помочь, ты останешься наедине со своим умирающим телом. Поэтому, чтобы побороть
страх, ты должна покрепче прижиматься ко мне в темноте, ты слышишь? Держи меня
за руки, и я буду держать тебя, сколько смогу».
Казалось, она тонет в моем взгляде, в этом ослепительном
сиянии всех цветов и оттенков, недоступных глазу людскому. Я медленно подвел ее
к гробу и сказал, чтоб она не боялась.
«Завтра ты проснешься бессмертной, – уговаривал я
ее. – И уже не будешь бояться смерти. А теперь ложись».
Она испуганно отшатнулась от узкого ящика, обитого шелком.
Ее кожа уже начала светиться в темноте. Но я понимал, что она сейчас не сможет
лечь в гроб одна.
Не выпуская ее руки, я взглянул на Клодию, которая стояла
возле нового гроба и пристально смотрела на меня. В ее невозмутимом взгляде читалась
смутная подозрительность и холодное недоверие. Я усадил Мадлен в кресло и
шагнул навстречу этому взгляду. Молча опустившись на пол рядом с Клодией, я
нежно обнял ее и спросил:
«Ты узнаешь меня? Ты знаешь, кто я такой?»
Взглянув мне в глаза, она ответила:
«Нет».
Я улыбнулся и кивнул.
«Не держи на меня зла за прошлое, – шепнул я. –
Теперь мы равны».
Склонив голову набок, она внимательно разглядывала меня.
Потом невольная улыбка озарила ее лицо, и она тоже кивнула.
«Дело в том, – спокойно сказал я, – что сегодня
ночью в этой комнате умерла не эта женщина. Она будет умирать долго, может
быть, не один год. Нет, сегодня здесь умер другой человек – я. Все
человеческое, что еще оставалось в моей душе, исчезло бесследно и навсегда».
Ее лицо затуманилось, словно тонкая прозрачная вуаль окутала
его. Губы ее разомкнулись, она вздохнула и сказала:
«Да, ты прав. Теперь мы и в самом деле равны».
«Я сожгу эту лавку дотла!» Так сказала Мадлен. Она сидела
перед камином и бросала в огонь вещи мертвой дочери: белые кружевные и льняные
платья, старые покоробившиеся туфли, шляпки, пахнущие нафталином и засушенными
цветами.
«Все это в прошлом». – Она встала и отступила назад,
глядя на пламя. Потом бросила на Клодию ликующий взгляд, полный преданной любви
и обожания.
Я не верил ей. Каждую ночь мне приходилось силой оттаскивать
ее от жертв, она не могла уже больше пить, но все равно держала их мертвой
хваткой. Часто в порыве страсти она поднимала оцепеневшего от ужаса человека в
воздух, разрывала ему горло цепкими пальцами цвета слоновой кости. Но я знал,
что рано или поздно это безумие кончится и она прозреет, собственная светящаяся
кожа и роскошные комнаты гостиницы «Сент-Габриэль» покажутся ей кошмарным сном,
и она захочет, чтоб ее разбудили, захочет свободы. Она еще не успела понять,
что все это очень серьезно и непоправимо; с безумным восторгом она
разглядывала в зеркале свои прорезывающиеся клыки.
Но потом я начал понимать, что это безумие не пройдет, что
она всегда жила в придуманном мире и теперь не захочет пробуждаться.
Действительность была ей нужна только как пища для фантазии. Как паук плетет
паутину, так она создавала собственную вселенную.
