Я снова прислонился к кровати. Я слышал шепот Клодии: она
уговаривала Мадлен успокоиться, потерпеть. Потом я услышал шаги, они
приближались; дверь, скрипнув, затворилась и отгородила Мадлен от нас и от
нашей ненависти, от глубокой пропасти, что пролегла между нами.
Я поднял голову: Клодия стояла передо мной и смотрела без
горечи и без злобы; ее лицо было неподвижно, как у той куклы.
«Все это правда! – сказал я. – Я заслужил твою
ненависть. Заслужил ее уже в ту самую минуту, когда Лестат вложил твое слабое
тело в мои руки».
Казалось, она не слышит меня, ее глаза струили мягкий,
приглушенный свет. Ее красота обжигала мою душу, я страдал невыносимо. И вдруг
она удивленно сказала:
«Ведь ты мог тогда просто убить меня. Да, убить. – Она
окинула меня невозмутимым взглядом. – Может, ты хочешь сделать это
сейчас?»
«Сейчас! – Я обнял ее, притянул к себе. Ее смягчившийся
голос пробудил во мне нежность. – Что ты говоришь? Ты сошла с ума?»
«Но я хочу этого, – сказала она. – Припади губами
к моей шее – как тогда – и пей кровь каплю за каплей, покуда у тебя хватит сил.
Подтолкни мое сердце к краю обрыва. Я маленькая, тебе не составит труда забрать
мою жизнь. Я не стану сопротивляться. Я ведь такая хрупкая, ты можешь сломать
меня одним пальцем, как цветок».
«Неужели ты правда этого хочешь? – спросил я. –
Почему же ты не захватила нож для меня?»
«Ты бы решился умереть вместе со мной? – Клодия
насмешливо улыбнулась. – Да или нет? – настойчиво повторила
она. – Разве ты так и не понял, что со мной происходит? Он медленно
убивает меня, этот твой вампир-учитель; он превратил тебя в своего раба, потому
что не хочет делить со мной твою любовь, он хочет забрать тебя всего. Я вижу
его тень в твоих глазах. Ты мучишься, потому что не можешь скрыть свою любовь к
нему. Подними голову, я заставлю тебя смотреть на меня, заставлю слушать».
«Довольно. Я тебя не оставлю. Мы уже говорили об этом… Но
даже ради тебя я не могу превратить ее в вампира».
«Но ведь речь идет о моей жизни! Дай мне ее, чтобы она
позаботилась обо мне, просто помогла бы выжить! И он тогда получит тебя
целиком! Я всего лишь борюсь за собственную жизнь!»
Я чуть было не оттолкнул ее.
«Нет, нет, это какое-то безумие, дьявольское
наваждение! – воскликнул я. – Это ты не хочешь делить меня с ним,
хочешь, чтобы вся моя любовь принадлежала только тебе. А если не моя, то этой
женщины. Он сильнее тебя, он тебя не замечает, поэтому ты сама желаешь ему
смерти, как Лестату. Но тебе не удастся разделить со мной еще одну смерть. Все,
что угодно, но только не это! И я не стану превращать ее в вампира, обрекать
тысячи людей на верную гибель в ее объятиях. Твоя власть надо мной кончилась, и
я ни за что на свете не сделаю этого!»
Если б только она могла меня понять!
Я никогда не верил, что Арман желает ее смерти, он был
слишком далек от мелких страстей. Об этом я даже не думал. Я с ужасом начал понимать,
что происходит нечто чудовищное, по сравнению с чем мои гневные слова
прозвучали как насмешка над собой, как жалкая попытка противостоять ее железной
воле. Она ненавидит и презирает меня, она сама в этом призналась, и сердце у
меня сжималось от тоски. Она сейчас нанесла мне смертельный удар, отняла самое
главное – лишила своей любви. Этот нож был здесь, в моей груди, и я умирал за
Клодию, за свою любовь, умирал от любви, как в ту ночь, когда Лестат подарил ее
мне, назвал ей мое имя, когда я впервые встретился с ней взглядом. Эта любовь
согревала меня долгие годы, лечила мою ненависть к себе, заставляла меня жить.
Вот зачем Лестат дал ее мне: он все понимал! Но его план не удался, все было
кончено.
Время шло, я мерил шагами комнату, сжимая и разжимая кулаки.
Чувствовал ее взгляд, но не только ненависть горела в нем: в ее влажных глазах
застыла жестокая, нестерпимая боль. Впервые она открыла мне свою боль! «Сделать
бессмертной эту жалкую плоть». Я зажал уши, чтобы избавиться от этих слов. Я
плакал. Долгие годы я думал, что ей все равно, что ей не бывает больно. Я
ошибался. О, как бы Лестат посмеялся над нами! Вот почему в ту роковую ночь
Клодия всадила кухонный нож в его грудь: ее мучения только рассмешили бы его. А
чтобы убить меня, ей достаточно было показать свою боль: мое дитя страдало, и
ее боль становилась моей болью.
В соседней комнате стоял гроб– постель для Мадлен. Клодия
вышла туда и оставила меня наедине с моими мучениями. Но я даже хотел побыть
один. Я стоял у открытого окна и смотрел на пелену дождя. Крупные капли
искрились на листьях папоротника, на хрупких белых цветах, и тонкие стебельки
гнулись, ломались под тяжестью воды. Ковер цветов устилал пол на маленьком
балкончике, капли мягко ударялись о белоснежные лепестки. Я остался один, совсем
один. И это было непоправимо, как то, что я сделал тогда с Клодией.
И все же я ни о чем не жалел. Может, виной тому была черная,
беззвездная ночь. Холодный свет фонарей расплывался в тумане. И странный,
незнакомый покой наполнил мою душу.
«Я один, один в целом свете», – говорил я себе и вдруг
понял, что это хорошо, что так и должно быть. Как будто я всегда был один, и в
ту ночь, когда стал вампиром, я покинул Лестата и пошел своей дорогой, не
оглядываясь на него, и мне уже не нужен ни он, ни кто-то другой. Казалось, ночь
говорит мне: «Ты – часть меня, только я понимаю тебя и укрываю в своих
объятиях». Один на один с тенями, без страха и ночных кошмаров. Непостижимый,
вечный покой.
Но скоро он оставил меня, рассеялся бесследно, как тучи
после дождя. Прежняя боль пронзила сердце: я потерял Клодию; мрачные тени
выползали из углов неприбранной, странно чужой комнаты и собирались вокруг
меня. Но даже теперь, когда яростные порывы ветра разорвали в клочья эту тихую
ночь, ко мне властно взывала какая-то незнакомая неодушевленная сила. И сила
моего естества откликнулась на этот зов не сопротивлением, но таинственным,
лихорадочным напряжением.
Я бесшумно двигался по комнатам, тихонько отворял перед
собой двери, и, наконец, в тусклом свете ламп увидел женщину. Она лежала на
кушетке в обнимку с куклой. Я опустился перед ней на колени и увидел, что ее
глаза открыты. В темноте, сгущавшейся позади нее, горели другие глаза, они
внимательно смотрели на меня, маленькое бледное личико застыло в ожидании.
«Ты станешь заботиться о ней, Мадлен?» – спросил я тихо. Она
еще крепче вцепилась в игрушку, спрятала лицо куклы у себя на груди. Моя рука
сама собой потянулась к ней.
«Да!» – отчаянно сказала Мадлен.
«Ты думаешь, она тоже кукла?» – спросил я и положил ладонь
на фарфоровую головку. Мадлен резким движением вытащила куклу из-под моей руки
и, упрямо стиснув зубы, посмотрела мне в глаза.
«Ребенок, который никогда не умрет! Вот кто она для
меня», – она выговорила это как заклинание.
