Клодия сжала мое запястье, оно саднило, как от ожога. Я
бросил взгляд на дверь и решил, что лучше всего сразу уйти. Клодия противостояла
мне всем своим упрямством и железной волей, а в глазах женщины светилась та же
решимость. Если бы Клодия стала нежно умолять меня, уговаривать, я успел бы
собраться с силами. Но в ее глазах застыло странное выражение безысходности, и
холодная маска не могла его спрятать. Я не мог уйти. И вдруг она отвернулась,
точно все ее надежды рухнули. Я не мог понять, что с ней. Она опустилась на
кровать, склонив голову, молча смотрела в стену, ее губы шевелились. И мне
захотелось коснуться ее, объяснить, что она просит невозможного, попытаться
хоть как-то притушить пламя, сжигающее ее изнутри.
Женщина тихо подошла к камину и села в кресло. Ее платье
шелестело и радужно переливалось, словно окутывало ее тайной. Она смотрела на
нас, ее загадочные глаза горели на бледном лице. Я повернулся к ней, посмотрел
на припухлые детские губы, нежные щеки… Поцелуй вампира не оставил никаких
следов, кроме двух крошечных ранок.
«Какими ты нас видишь?» – спросил я.
Она не сводила глаз с Клодии. Казалось, ее околдовала
неземная красота девочки, страстные женские движения ее маленьких сильных рук.
Она с трудом перевела взгляд на меня.
«Я спросил, какими ты видишь нас? – повторил я. –
Не правда ли, мы прекрасны? Как светится эта мертвенно-бледная кожа! Как
волшебно сияют эти свирепые глаза! О, я хорошо помню, сколь близоруко и
несовершенно зрение людей! Как сквозь туманную пелену передо мной мерцала
магическая красота вампира, такая соблазнительная и такая обманчивая! Пей,
говоришь ты мне. Ты сама не знаешь, чего просишь!»
Клодия вскочила с дивана и приблизилась к нам.
«Как ты смеешь, – прошептала она. – Как ты смеешь
решать за нас обоих! Если б ты знал, как я презираю тебя! Это презрение точит
мою душу, точно ржавчина – железо! – Ее маленькая фигурка дрожала, она
поднесла к груди сжатые кулачки. – Не смей отворачиваться, смотри мне в
глаза! Меня уже тошнит от этого, тошнит от твоих бесконечных страданий. Ты
ничего не понимаешь. Ты не можешь смириться с тем, что ты – зло, а мне
приходится мучиться из-за этого. Я больше так не могу. С меня довольно! –
Ее пальцы снова впились в мое запястье. Я сжался от боли, отступил назад,
спотыкаясь под ее ненавидящим взглядом. В ней закипал ужасный гнев, будто
свирепый хищный зверь пробуждался к жизни. – Вы, словно добычу, вырвали
меня из рук людей, как зловещие чудовища из кошмарных сказок. Отцы! –
Последнее слово вылетело из уст Клодии, как плевок. – Плачь, плачь:
воистину есть отчего рыдать! Но у тебя все равно не хватит слез, чтобы оплакать
то, что вы сделали со мной. Каких-нибудь семь-восемь лет человеческой жизни – и
мое тело стало бы таким же! – Она ткнула пальцем в Мадлен; та в ужасе
закрыла лицо руками, застонала, и мне почудилось имя Клодии, но Клодия ее не
слушала. – Да, точно таким же! Я смогла бы гулять с тобой по улицам как
равная. Чудовища! Сделать бессмертной эту жалкую плоть!» – Слезы стояли у нее в
глазах, голос прерывался.
«Ты сделаешь ее бессмертной ради меня! – Она наклонила
голову, спрятала лицо под завесой волос. – Ты подаришь мне ее или
завершишь начатое тобою однажды ночью в гостинице в Новом Орлеане. У меня нет
сил жить дальше с этой ненавистью в душе, с этим ядом. Я больше не могу, я не
выдержу!»
Часто и прерывисто дыша, она откинула волосы со лба и зажала
ладонями уши, чтобы не слышать собственных слов. Жгучие красные слезы катились
по ее щекам.
Я упал на колени, протянул к ней руки, но не посмел
коснуться ее или хотя бы произнести ее имя; я боялся, что невыносимая боль
вырвется из моей груди чудовищным бессмысленным криком. Клодия тряхнула
головой, вытерла слезы и крепко стиснула зубы.
«Я по-прежнему люблю тебя, и это мучает меня больше всего.
Лестата я не любила никогда. Но ты – другое дело! Я одинаково сильно люблю и
ненавижу тебя. Эти два чувства неразделимы в моей душе! Боже, как я ненавижу
тебя!» Глаза Клодии, затянутые кровавой пеленой, вспыхнули и вновь погасли.
«Да», – прошептал я и склонил голову.
Но она не слушала меня и бросилась к Мадлен, и та обняла ее
так крепко, так отчаянно, словно хотела защитить девочку от меня. Как горько,
как глупо – ведь Клодия искала защиты от себя самой.
«Не плачь, не плачь», – шептала Мадлен, гладила ее лицо
и волосы так ожесточенно, что смертному ребенку наверняка было бы больно.
Клодия прижалась к ее груди и затихла. Она закрыла глаза, ее лицо смягчилось,
точно ярость, обуревавшая ее, вдруг иссякла. Измученная рыданиями, она обняла
Мадлен за шею и уткнулась лбом в мягкую тафту.
Я смотрел на них: нежная женщина плакала так безутешно; ее
теплые руки обнимали это существо, это бледное, неистовое, нечеловеческое дитя,
понять которое она не могла – и все равно любила. И я сейчас сопереживал этой
сумасшедшей, она так безрассудно играла с огнем, возилась с навеки проклятым
созданием. Я мог бы вырвать маленького демона из ее рук, прижать Клодию к себе,
разубедить ее, развенчать ее обвинения, но я сопереживал этой женщине, я
горевал о ней, как о себе самом, давным-давно умершем.
И я не двинулся с места, не встал с колен и думал только об
одном – что любовь и ненависть неразделимы; как за соломинку, я хватался за эти
слова.
Клодия давно уже перестала плакать, но Мадлен этого не
замечала; она ласково гладила Клодию по голове, ее мягкие рыжие волосы касались
щеки девочки. Та замерла, застыла у нее на руках, как статуя, большие влажные
глаза смотрели на меня. Я ответил ей долгим взглядом, но не мог и не хотел
ничего говорить в свое оправдание. Мадлен шепнула что-то ей на ухо, Клодия
помолчала, потом сказала тихо и нежно:
«Пожалуйста, оставь нас одних».
«Нет», – мотнула головой Мадлен и вдруг зажмурилась,
вздрогнула всем телом, как от ужасной муки. Но Клодия взяла ее за руки, помогла
встать, и та подчинилась, глаза на бледном лице смотрели испуганно и покорно.
В гостиной у двери они остановились, Мадлен поднесла руку к
горлу, беспомощно озираясь, как та девушка из спектакля. Вдруг Клодия скрылась
в дальнем углу, взяла что-то и вышла из тени на свет. В руках у нее была
большая кукла – девочка с волосами цвета воронова крыла, большими зелеными
глазами и милым личиком. Клодия протянула куклу Мадлен, фарфоровые ножки
звякнули. Мадлен посмотрела на куклу, и вдруг глаза ее ожесточились, она
усмехнулась, обнажив белоснежные зубы, погладила куклу по голове и рассмеялась
тихим грудным смехом.
«Приляг», – сказала Клодия; в дверной проем я
увидел, что они обе опустились на кушетку. Мадлен подобрала платье, Клодия
устроилась рядом и обняла ее за шею. Кукла упала на пол, Мадлен подняла ее,
закрыла глаза, откинула голову на подушку, волосы Клодии касались ее лица.
