Он запер дверь, подвел меня к креслу, и прикосновение его
теплой руки разожгло во мне голодный огонь. Я огляделся: со всех сторон
смотрели человеческие лица, туманные в чаду коптящих ламп. Нас окружал
волшебный мир холстов и красок.
«Садитесь, садитесь…» – торопливо бормотал он, лихорадочно
подталкивая меня в грудь. Я схватил его за запястье, но тут же отпустил; моя
жажда росла, накатывала, как волны.
Наконец он подошел к мольберту. Его глаза посерьезнели, он
взял палитру, кисть побежала по холсту. Опустошенный и обессиленный, я смотрел
на него, и какая-то неведомая сила, заключенная в этих портретах и в его
восхищенном взгляде, уносила меня куда-то, и глаза Армана померкли, и я услышал
стук каблучков Клодии по каменной мостовой: она убегала, бежала прочь от меня.
«Ты живой…» – прошептал я.
«Кости, – ответил он, – одни кости…»
И я увидел перед собой маленькое кладбище в Новом Орлеане,
там не хватало места, мертвецов хоронили в старых могилах, разрывали их и
вытаскивали полуистлевшие кости предшественников. Их сваливали в кучи и
сбрасывали в ямы позади склепов. Я закрыл глаза, все мое тело сжигала
нестерпимая жажда, сердце яростно требовало свежей крови. Художник подошел ко
мне, чтобы поправить наклон головы. То был роковой шаг.
«Спасайся, – шепнул я ему. – Берегись!»
Вдруг что-то случилось с его лицом: влажное сияние глаз потускнело,
он страшно побледнел. Выронив кисть из слабеющей руки, художник отшатнулся. В
мгновение ока я вскочил и подступил к нему, закусив губу. Мне в уши ударил его
отчаянный крик. Мои глаза налились кровью, я почувствовал под руками сильное,
сопротивляющееся человеческое тело. Притянув беспомощную жертву к себе, я
впился зубами в горячее живое горло и стал пить жадными большими глотками.
«Умри, – прошептал я, выпуская его из объятий. Его
голова безжизненно ткнулась в мой плащ. – Умри».
Но он все еще жил и даже пытался разлепить веки, и я снова
припал губами к его горлу. Он боролся за жизнь, но скоро его сердце стало
замедлять свой ритм, мягкое безвольное тело выскользнуло из моих рук и упало на
ковер.
Успокоившись и насытившись, я присел перед ним и вгляделся в
затянутые предсмертной пленкой сереющие глаза. Красные пятна выступили у меня
на ладонях, и кожа потеплела.
«Я снова смертный, – шепотом сказал я ему. – Твоя
кровь оживила меня».
Его веки сомкнулись, я прислонился к стене и взглянул на
свой портрет.
Он успел сделать только набросок, холст покрывали
размашистые черные линии. Ему удалось превосходно изобразить мое лицо и плечи.
Кое-где виднелись и цветные мазки, зеленые на глазах, белые на щеках. Но
выражение лица… ужас, ужас! Он точно передал мои черты, но все
сверхъестественное из них исчезло. В зеленых глазах, смотревших со свободно
очерченного овала лица, застыла странная смесь глупой невинности и невыразимого
удивления, на самом деле свидетельствующая о всепоглощающем желании, чего он,
естественно, не понял и не мог понять. Передо мной предстал Луи, каким он был
добрую сотню лет назад, заслушивавшийся проповедями священника во время
торжественной мессы: слегка приоткрытый ленивый рот, небрежная прическа, вялый
наклон головы… От вампира не осталось и следа. Я смеялся так, как не смеялся
уже давно, закрыв лицо руками, рыдая от хохота. Оторвав ладони от глаз, я
обнаружил красные пятна слез, окрашенных человеческой кровью.
«Чудовище, – подумал я, – ты только что убил
человека и дальше будешь убивать». Я подхватил картину и направился к двери.
И вдруг человек, безжизненно лежавший на полу, привстал, с
громким животным стоном вцепился в мой башмак, скользя пальцами по гладкой
коже. Какая-то непостижимая сила, превосходящая мою, подняла его на ноги, он
дотянулся и ухватил портрет.
«Отдай! – рычал он, оскаливая зубы. – Отдай!»
Я смотрел то на него, то на собственные руки, с
поразительной легкостью державшие вещь, которую он так отчаянно тянул к себе,
точно намеревался захватить с собой на небеса или в преисподнюю. Два существа
вырывали холст друг у друга из рук: я – нечеловек с человеческой кровью, и он –
человек, которого не смогло одолеть зло в моем облике. И тогда, обезумев, я
вырвал картину из его скрюченных пальцев и, легко подтащив полумертвое тело к себе,
с яростью глубоко вонзил клыки в кровоточащее горло.
В номере я первым делом повесил портрет над каминной полкой
и долго стоял перед ним. Клодия была дома, где-то в комнатах, но я чувствовал
присутствие кого-то еще. Сперва я подумал, что кто-то из номера над нами,
мужчина или женщина, вышел на балкон, и поэтому в ночном воздухе разливается
неповторимый запах человеческой плоти. Я сам не знал, зачем притащил с собой
картину и чего ради боролся за нее с умирающим человеком, и теперь мне было
тошно и стыдно. Не понимал, почему не могу оторваться от нее и стою здесь перед
каминной полкой. Я опустил голову, руки у меня дрожали. Потом я обернулся и
посмотрел вокруг, медленно, чтобы гостиная успела обрести привычные очертания.
Я просто хотел увидеть цветы, бархатные кресла, свечи в изящных канделябрах и
все эти мирные, домашние вещи. Стать обычным человеком и ничего не бояться!
В следующее мгновение моему взгляду предстала женщина.
Она сидела за туалетным столиком Клодии и смотрела на меня
спокойно и бесстрашно. Ее платье из зеленой тафты отражалось во всех зеркалах.
Темно-рыжие волосы были аккуратно разделены на пробор и зачесаны за уши,
выбившиеся мелкие пряди обрамляли бледное, приятное лицо. Вдруг она улыбнулась
одним ртом, нежным и мягким, как у ребенка, и ее спокойные синие глаза
просияли.
«Да, он в точности такой, как ты рассказывала, –
сказала она Клодии. – Я уже полюбила его». Она поднялась с кресла, чуть
приподняв складки платья, и три маленьких зеркала сразу опустели.
Я потерял дар речи. Повернувшись, я увидел Клодию, она уже
успела забраться на огромную кровать. Ее личико казалось невозмутимым, но
маленькие ручки судорожно комкали шелковую занавеску.
«Мадлен, – еле слышно произнесла она, – Луи очень
застенчив».
Мадлен улыбнулась, приблизилась ко мне, сдвинула кружевной
воротничок платья и обнажила нежную шею. Я разглядел две красноватые точки.
Улыбка сползла с ее губ, они вдруг стали упрямыми и чувственными, она сузила
глаза и выдохнула: «Пей».
С невыразимым ужасом я отшатнулся, прижал к виску кулак.
Клодия мгновенно очутилась между нами и схватила меня за руку. Ее глаза впились
в меня, как два свирепых, безжалостных огня.
«Сделай это, Луи, – приказала она. – Ты ведь
знаешь, я не могу сама. – Ее ровный, холодный голос скрывал мучительную
боль. – Я слишком мала. Моей силы недостаточно! Вы позаботились об этом,
когда сделали меня вампиром! Ты должен, Луи!»
