Я медленно повернул голову и посмотрел на него. Арман сидел
так неподвижно, что я ужаснулся: он показался мне неживым. Я снова и снова
слышал его слова: «…все, что мне нужно, – это покой и жизненное
пространство. Только это и держит меня здесь». Меня снова потянуло к нему, и
мне удалось справиться с собой только чудовищным усилием воли. Хотелось все
изменить, сделать так, чтобы Клодия могла не бояться этих вампиров, чтобы она
была неповинна в преступлении, о котором они все равно в конце концов узнают. И
чтобы я наконец обрел свободу и смог бы остаться здесь, с Арманом, пока он рад
мне или пока будет меня терпеть. Ради этого я был готов на все.
Я вспомнил, как Дэнис обнимал его, и подумал: вот символ
истинной любви, моей собственной любви.
Поймите меня правильно, я говорю вовсе не о физической
любви, хотя Арман был красив и прост, и никакая близость к нему не могла быть
неприятной. Но для вампира существует одна высшая точка страсти – убийство. Я
говорю сейчас о другой любви. Я видел в Армане подлинного учителя, каким для меня
должен был стать, но так никогда и не стал, Лестат. Я уже твердо знал, что
Арман не стал бы ничего утаивать от меня. Истина просвечивала бы сквозь него,
как солнечный луч сквозь оконное стекло, и, согретый его теплом, я смог бы
расти и развиваться дальше. Я закрыл глаза. И услышал его голос, тихий, почти
беззвучный, и скорее угадал смысл его слов:
«Разве ты не знаешь, зачем я здесь?»
Я взглянул на него, пытаясь понять – неужели он может читать
мои мысли, неужели даже это в его силах? И я наконец окончательно простил
Лестата: он был слишком зауряден и прост, он не сумел раскрыть передо мной всю
широту наших возможностей, нашу тайную силу; я все еще жаждал знания, и
только Арман мог дать его мне. Мое сердце сжималось от боли и тоски. Мне
предстояло совершать чудовищный выбор. Клодия ждала меня. Клодия, моя
возлюбленная, моя дочь.
«Что мне делать? – прошептал я. – Уйти от них и,
значит, уйти от тебя? После стольких лет…»
«Они для тебя никто», – сказал он.
Я улыбнулся и кивнул в ответ.
«Чего хочешь ты сам?» – мягко и проникновенно спросил он.
«Разве ты не знаешь? – удивился я. – Разве ты не
умеешь читать мысли?»
Арман покачал головой.
«Не так, как ты думаешь. Я знаю только, что тебе и девочке
угрожает опасность, но ты и сам это знаешь. И еще я знаю, что, хотя она любит
тебя, ты одинок и страдаешь».
Я встал. Казалось, что может быть проще: подняться на ноги,
выйти из комнаты, быстро и незаметно проскользнуть по пустынным коридорам и
лестницам, оказаться на улице? Но мне пришлось собрать воедино все силы,
пробудить каждую крупицу той странной особенности нашего естества, которую я
называю отчужденностью.
«Прошу тебя об одном: не дай им напасть на нас», –
сказал я в дверях, не оборачиваясь и не желая даже слышать его вкрадчивый
голос.
«Не уходи», – сказал Арман.
«У меня нет выбора», – ответил я и вышел из комнаты.
Я уже шел по коридору, как вдруг, вздрогнув от
неожиданности, услышал за спиной его шаги, его дыхание. Он подошел ко мне
вплотную, его глаза очутились прямо напротив моих. Он вложил в мою руку ключ.
«Там дверь, – прошептал он, указывая в дальний конец
темного прохода, – лестница выходит в переулок. Только я о ней знаю. Иди
туда, и ты сумеешь выбраться из театра незамеченным. Иначе они увидят, что ты
чем-то встревожен и расстроен, и это не доведет до добра».
Я повернулся, чтобы уйти, хотя каждая клеточка моего тела
хотела остаться с ним.
«Я хочу сказать тебе только одно. – Он приложил ладонь
к моей груди. – Твоя сила в тебе самом! Не брезгуй ею. Если тебе доведется
столкнуться с кем-нибудь из них на улице, пусть твое лицо застынет
непроницаемой маской. Смотри на них, как на людей, и повторяй: берегись! Я дарю
тебе это слово как талисман. Если когда-нибудь твой взгляд встретится со
взглядом Сантьяго или любого другого вампира, говори с ним вежливо про все, что
угодно, но мысленно повторяй только это слово. Всегда помни об этом. Я говорю с
тобой прямо, потому что ты ценишь простоту и честность. В этом твоя сила».
Не помню, как я добрался до потайной двери, отпер замок и
поднялся по ступенькам на улицу, не помню, где был Арман, что он делал. Но уже
в переулке позади театра я вдруг услышал его тихий, близкий голос: «Приходи ко
мне, когда сможешь». Я огляделся, но, конечно, никого не увидел. И вспомнил,
что он велел нам не уезжать из гостиницы, чтобы не давать Сантьяго и его
компании ни малейшего свидетельства нашей вины, которого они так ждали.
«Видишь ли, – объяснил Арман, – убить вампира –
исключительно захватывающее развлечение. Поэтому-то оно и запрещено под страхом
смерти».
На свежем воздухе я наконец очнулся. Вокруг был город,
асфальт блестел после дождя, узкие высокие дома нависали над улицей. Я
обернулся и увидел, что дверь за моей спиной беззвучно закрылась и слилась с
темной стеной.
Я знал, что Клодия ждет меня, и, подходя к отелю, заметил в
окне наверху маленькую фигурку, окруженную огромными цветами. Но я свернул с
освещенного бульвара, чтобы затеряться в темноте переулков, как любил делать в
Новом Орлеане.
Нет, я не разлюбил Клодию. Я любил ее так же сильно, как
Армана. Вот почему я решил убежать, спрятаться от них обоих, и теперь с
радостью внимал растущей во мне жажде крови, этой желанной лихорадке, туманящей
разум и врачующей боль.
И вот из тумана навстречу мне вынырнул человек. Казалось, он
медленно бредет по какому-то фантастическому ландшафту, так глуха и пустынна
была ночь. Огни Парижа едва мерцали в непроглядном тумане, я стоял на холме в
неведомой стране, в неведомом мире. Пьяный прохожий слепо двигался мне
навстречу, в объятия самой смерти. Приблизившись, он вытянул вперед руку,
дрожащие пальцы нащупали мое лицо.
Я был голоден, но не безумно, и мог бы сказать ему:
«Проходи». С моих губ уже готово было сорваться Арманово слово-талисман, но
дерзкая, пьяная рука прохожего обвилась вокруг меня. Он смотрел с восторгом и мольбой,
просил пойти к нему домой, потому что он должен написать мой портрет, прямо
сейчас; говорил, что там тепло… И я уступил. Я с наслаждением вдыхал резкий
приятный запах масляных красок, их пятна пестрели на его свободной блузе. Мы
шли куда-то по Монмартру, и я прошептал ему: «Ты же не мертвый, да?»
Мы шли через запущенный сад, прямо по густой, мокрой траве;
я повторил: «Ты живой, живой». И он засмеялся. Он трогал мои скулы, щеки и
крепко сжал мой подбородок, когда мы вошли в круг света под одиноким фонарем у
входа в его жилище. В доме, в ярком свете керосиновых ламп, я разглядел его
лицо, раскрасневшееся от вина и ночного холода, и огромные сверкающие глаза в
тоненьких красных прожилках.
