Дэнис сделал глоток. Арман с видимым наслаждением смотрел на
его влажные розовые губы и подвижные мышцы нежной шеи. Подцепив вилкой с блюда
кусок мяса, юноша отсалютовал им, положил в рот и медленно прожевал, глядя на
Армана. Вампир смотрел и пировал вместе с ним, но только глазами, и глаза эти
были спокойны. Он не мучился и не жаждал невозможного. Его руки лежали на
кожаных подлокотниках, он просто сидел и смотрел на мальчика.
И я вспомнил, как терзался, стоя под окнами Бабетты и
страстно желая забрать ее жизнь.
Мальчик доел и опустился на колени перед Арманом, обнял его
за шею. Казалось, он с наслаждением прикасается к ледяной коже вампира. Мне
вдруг вспомнился Лестат, каким я его впервые увидел; как горели его глаза, как
светилось в сумерках прекрасное белое лицо… Наверное, таким вы видите меня
сейчас.
Наконец юноша отправился спать, и Арман, как и накануне,
затворил за ним медные створки. Скоро тот заснул, разморенный едой. Арман
вернулся в кресло, устремил на меня ясный, невинный взгляд огромных прекрасных
глаз. Он притягивал меня, околдовывал, и я отвернулся. Поленья уже догорели, и
вместо желанного огня я увидел мертвую золу.
«Ты говорил, чтобы мы ничего не рассказывали о себе.
Почему?» – спросил я и поднял на него глаза. Наверняка он понял, что я избегаю
его взгляда, но не обиделся, только взглянул удивленно. Но я не мог
противостоять даже этому удивлению и снова отвернулся.
«Вы ведь убили того, кто превратил вас в вампиров. Не потому
ли вы здесь без него и даже не желаете произносить вслух его имени? Сантьяго в
этом уверен».
«Если это правда или если мы не сумеем убедить вас в
обратном, вы попытаетесь уничтожить нас?» – спросил я.
«Я в любом случае не собираюсь делать вам ничего
дурного, – спокойно ответил он. – Но я уже говорил: у меня нет
абсолютной власти над ними».
«Но они считают тебя главным. Ты дважды отгонял от меня
этого Сантьяго».
«Я старше и сильнее Сантьяго, вот и все. – Он говорил
просто, без тени гордости или высокомерия. – Сантьяго моложе тебя».
«Мы не хотим вражды».
«Она уже есть, – сказал он. – Не со мной. Я говорю
про них».
«Но почему нас подозревают?»
Арман ответил не сразу. Он задумался, прикрыл глаза, положил
подбородок на сжатый кулак. После невыносимо долгой паузы он взглянул на меня.
«Я объясню тебе, – сказал он наконец. – Вы слишком
молчаливы. Вампиров на свете не так много, и они живут в постоянном страхе
междоусобной войны. Они выбирают себе учеников с большой осторожностью, всякий
раз тщательно удостоверяясь, что новообращенный станет с подобающим уважением
относиться к себе подобным. В этом доме живет пятнадцать вампиров, это число
ревниво оберегается. Кроме того, они с опаской относятся к вампирам,
позволяющим себе проявлять слабость. То, что ты безнадежно испорчен, для них
совершенно очевидно: ты чувствуешь слишком глубоко и думаешь слишком много. Ты
сам говорил мне, что отчужденность вампира от окружающего мира не представляет
для тебя особой ценности. Прибавь сюда и таинственного ребенка – девочку,
которая никогда не станет взрослой и не сможет сама заботиться о себе. Я не
превратил бы Дэниса в вампира, даже если б его жизнь, столь драгоценная для
меня, подверглась опасности, потому что его душа и тело еще не окрепли. Он
слишком молод и едва пригубил чашу человеческой жизни. «Кто же решился сделать
такое с ней?» – спрашивают они. Это был ты или кто-то другой? Иными словами, ты
падаешь сюда как снег на голову вместе со своими тайнами и непозволительными
слабостями и при этом хранишь полное молчание относительно своего прошлого.
Следовательно, рассуждают они, тебе нельзя доверять, и Сантьяго ищет подходящий
повод. Но есть и еще одна причина, и она гораздо ближе к истине, чем все
перечисленные. Она чрезвычайно проста. Дело в том, что при первой встрече с
Сантьяго в Латинском квартале ты, к несчастью, обозвал его шутом».
«А-а-а…» – протянул я, откидываясь в кресле.
«Вот тогда тебе действительно лучше было бы
промолчать», – сказал он. Я понял его шутку, и он улыбнулся.
Я молчал и обдумывал услышанное; у меня на душе лежали
камнем слова Клодии об Армане – я не мог поверить, что этот мягкий, спокойный
взгляд мог приказывать ей: «Умри». И волна отвращения охватывала меня при мысли
о вампирах, собравшихся в зале наверху.
Мне вдруг захотелось поделиться с ним своими мыслями,
рассказать ему обо всем. Но только не о ее страхе. Я смотрел в его глаза и не
мог представить, что он хотел подчинить ее себе, чтобы лишить жизни. Его глаза
говорили: «Живи». И еще: «Учись». Как же я хотел спросить его о том, чего не
понимаю; рассказать, как долго искал встречи с другими вампирами, и вот теперь,
в Париже, обнаружил, что их бессмертное существование свелось к светской
болтовне, что они всеми силами стараются сохранить свое жалкое единство и
мнимую исключительность. Какая тоска! И вдруг я совершенно отчетливо увидел,
что иначе быть не может. Почему, собственно говоря, я думал, что все должно
быть по-другому? Чего я мог от них ждать? Какое имел право ненавидеть Лестата,
почему позволил ему погибнуть?! Потому что он не хотел объяснить то, что я
должен был увидеть сам, найти в себе самом? И я вспомнил слова Армана:
«…Единственно подлинная сила заключена в нас самих».
«Послушай, – неожиданно обратился он ко мне, – ты
должен держаться от них подальше. У тебя все написано на лице. Оно тебя выдаст.
Стоит мне задать вопрос – и ты сам все расскажешь. Посмотри мне в глаза».
Но я не послушался и неотрывно смотрел на маленькую гравюру
над столом, до тех пор пока Мадонна с младенцем не стали расплываться неясной
гармонией линий и красок. Я знал, что он говорит правду.
«Тогда останови их, объясни, что мы не причиним вреда. Что
может тебе помешать? Ты же не считаешь нас своими врагами…»
Арман тихонько вздохнул.
«Я остановил их на время, – сказал он. – Но я не
могу остановить их навсегда. Я не хочу такой власти. Такую власть надо будет
защищать, у меня появятся враги, и мне придется возиться с ними до конца света.
Все, что мне нужно, – это покой и жизненное пространство. Только это и
держит меня здесь. Я принимаю скипетр, но не для того, чтобы управлять, а чтобы
стоять в стороне».
«Я должен был догадаться», – сказал я, не отрываясь от
картины.
«И ты держись в стороне. Селеста – она одна из самых старых
и очень сильна – стала ревновать к девочке из-за ее красоты. Да и Сантьяго, как
ты теперь знаешь, только и ждет малейшего доказательства, чтобы объявить вас
вне закона».
