«Ты хочешь сказать, что пришел сюда предаваться размышлениям
о судьбе какого-то человека и о справедливости по отношению к нему?» – спросил
он без малейшего намека на насмешку.
«Я пришел сюда, чтобы побыть одному, не обижайся», –
пробормотал я.
«Нехорошо быть одному в таком состоянии. Ты даже не слышал,
как я подошел… Ты нравишься мне. Пойдем наверх, к нам». – Он медленно
потянул меня за руку, я поднялся.
Вдруг внизу блеснул свет, это открылась дверь комнаты
Армана. Послышались шаги – он шел сюда. Сантьяго отпустил меня. Я стоял
недоумевая. У лестницы появился Арман, на руках он держал Клодию. Она смотрела
вокруг прежним безразличным взглядом. Казалось, она ничего не замечает и думает
о своем. Я не мог понять, что с ней происходит. Я взял Клодию из рук Армана, ее
нежное тело приникло ко мне, как бывало в гробу перед сном.
Резким и сильным движением руки Арман оттолкнул Сантьяго,
тот упал, но тут же поднялся. Арман не дал Сантьяго опомниться и потащил его
наверх. Все произошло так быстро, что я успел заметить лишь очертания черных
облачений и расслышать шарканье подошв по каменному полу. Через мгновение Арман
уже стоял на верхней ступеньке один, и я неторопливо поднялся к нему.
«Вам не удастся сегодня ночью безопасно покинуть
театр, – прошептал он, обращаясь ко мне. – Он подозревает вас. Я
пригласил вас сюда, и он считает, что имеет право познакомиться с вами поближе.
Речь идет о нашей безопасности».
Следом за ним я вошел в зал, он повернулся ко мне и
прошептал на ухо:
«Я должен предупредить тебя. Не отвечайте ни на какие
вопросы. Говорите как можно меньше о себе. Спрашивайте сами, и перед вами
станут распускаться бутоны истины. И главное: храните молчание о своем втором
рождении».
Он отошел от нас, но потом обернулся и поманил за собой в
полумрак, где уже собралось все общество. Они были похожи на мраморные статуи,
их лица и длинные руки светились в темноте, как наши. И я подумал, что мы и они
сотканы из одной и той же плоти, – я так долго мечтал об этой встрече. Но
теперь эта мысль отчего-то тревожила меня, особенно когда я подошел поближе и
разглядел их отражения в высоких зеркалах между ужасными фресками и картинами.
Я отыскал свободное кресло с резными ножками и высокой спинкой, сел, и Клодия
вдруг очнулась. Она наклонилась ко мне и прошептала, что я должен слушаться
Армана: ничего не говорить про Лестата и наше прошлое. Мне хотелось поговорить
с ней без свидетелей, но Сантьяго непрерывно следил за нами и только изредка
переводил взгляд на Армана. Вокруг Армана собрались дамы, они обнимали его, и я
смотрел на них в смятении. Их стройные фигуры, прекрасные лица, изящные руки,
скрывающие нечеловеческую силу, их колдовские взгляды, обращенные к нам в
тишине, не волновали и не восхищали меня. Меня мучила ревность. Он
поворачивался к каждой, целовал их, и я сходил с ума от ревности и страха, что
он забыл про меня. Он подвел их ко мне, чтобы познакомить, но я смутился и не
знал, что делать.
Я запомнил только два имени: Эстелла и Селеста. Они обе,
изящные, как фарфоровые статуэтки, тут же принялись с развязностью,
простительной разве что слепым, ласково ощупывать Клодию, гладить ее сияющие
волосы, касаться даже ее губ. Она равнодушно терпела их ласки. И только мы с
ней знали, что в ее детском теле прячется острый, проницательный ум взрослой
женщины. Я удивлялся, глядя на нее: она поворачивалась к ним лицом, придерживая
складки платья, холодно улыбалась в ответ на их восхищенное обожание. Я забыл,
что и сам когда-то вел себя с ней как с ребенком, несдержанно: тискал ее, часто
брал на руки. В моей голове теснились разные мысли. Я вдруг вспомнил наш
разговор предыдущей ночью в гостинице и ее злобные слова о любви между людьми;
я все еще не мог прийти в себя после разговора с Арманом, который не
открыл мне ничего нового, и внимательно следил за вампирами, вслушивался в их
шепот, вглядывался в темноту возле фресок. Я ни о чем никого не спрашивал, но
скоро понял, что представляет собой парижское общество вампиров. Мои худшие
опасения подтвердились: недавний спектакль был правдой, именно так они и жили.
Я стал прислушиваться к разговору, речь зашла об искусстве.
Ради безопасности в доме всегда был полумрак, но его обитатели высоко ценили
живопись, и каждую ночь кто-нибудь из них обязательно приносил новую гравюру
или работу современного мастера. Селеста, опустив холодную ладонь на мою руку,
с презрением говорила о смертных создателях этих произведений. Эстелла посадила
себе на колени Клодию и с наивным апломбом утверждала, что они, вампиры, только
собирают эти жуткие картины, а придумывают их люди, которые способны на любую
гадость.
«Разве художник, создавая такую картину, творит зло?» –
спросила Клодия своим тихим, ничего не выражающим голосом.
Селеста, откинув со лба черные кудри, рассмеялась:
«Всякое воображаемое зло может стать настоящим, –
ответила она, и в ее глазах вспыхнули враждебные огоньки. – Впрочем, мы
стараемся не уступать людям в разных способах убийства!»
Она возбужденно, даже нервно засмеялась, наклонилась вперед
и дотронулась до колена Клодии. Та безучастно встретила ее взгляд и снова
погрузилась в молчание. Сантьяго подошел и завел разговор о наших апартаментах
в гостинице. По-театральному размахивая руками, он старался убедить нас в том,
что жить там очень опасно, как бы между делом демонстрируя удивительно точное
знание наших комнат и обстановки. Он даже в деталях описал наши гробы, которые,
по его словам, вызывали в нем дрожь отвращения.
«Перебирайтесь сюда! – обратился он ко мне по-детски
непринужденно, как тогда на лестнице. – Живите с нами вместе, и не надо
будет осторожничать. У нас надежная охрана… Кстати, расскажи мне, откуда вы
взялись. – Сантьяго присел на пол возле моего кресла. – Мне знаком
твой акцент, ну-ка, скажи что-нибудь».
Смутная тревога закралась в мое сердце: оказывается, я с
акцентом говорю по-французски, но в тот момент я думал о другом. Я чувствовал в
себе самом отражение его сильной воли и властности, они росли во мне с каждой
минутой. Беседа продолжалась.
Эстелла говорила, что только черный цвет подходит вампиру,
что пастельное платье Клодии хоть и очаровательно, но безвкусно.
«Мы сливаемся с ночью, – вещала она, – благодаря
траурному блеску наших одежд».
Она прижалась щекой к Клодии и рассмеялась, пытаясь смягчить
резкость своих слов. Вслед за ней засмеялись Селеста, Сантьяго и все остальные,
зал наполнился неземными звуками тонкого серебристого смеха и нечеловеческих
голосов. Они отражались от разрисованных стен, и огоньки свечей дрожали.
