«Ни один из тех, кого я знаю, – задумчиво протянул он.
Отблески пламени прыгали в его глазах. – И насколько могу судить, я –
самый старый вампир на земле. Ведь живу уже четыреста лет».
Я изумленно смотрел на него.
Мир вокруг меня померк. Случилось то, чего я всегда так
боялся. Я остался один, и не было у меня надежды. «Что ж, пусть будет
так, – подумал я, – до самого конца света». Многолетние поиски
закончились ничем. Я облокотился на спинку кресла, безразлично глядя на языки
пламени в камине.
Я понимал, что бесполезно уезжать от Армана, предпринимать
новое путешествие только затем, чтобы еще раз услышать тот же ответ.
«Четыреста лет, – шепотом повторил я его слова. –
Четыреста лет».
Я не сводил глаз с раскаленных углей. Одно полено
разгоралось с трудом, но огонь побеждал сырое дерево, оно медленно оседало в
глубь камина, испещренное крошечными дырочками, через которые выступала смола.
Она быстро выгорала, и на месте каждой такой дырочки плясал маленький огненный
язычок. И мне показалось, что эти огоньки – лица людей с черными отверстиями
ртов, что это огромный хор поет неслышными голосами.
Вдруг Арман резко поднялся, зашелестели складки плаща, он
встал на колени у моих ног, обхватил мою голову руками, и горящие глаза
смотрели мне в лицо.
«Зло – само понятие о нем – происходит от разочарования и
горечи! Неужели ты не понимаешь? – воскликнул он. – Дети сатаны! Дети
Бога! Неужели это единственный вопрос, который привел тебя ко мне? Неужели это
единственная сила, которая заставляет тебя превращать нас в богов или чертей?
Единственно подлинная сила заключена в нас самих. Как ты можешь верить во все
эти лживые сказки?»
Он сорвал со стены гравюру так стремительно, что я успел
заметить лишь оскаленную пасть дьявола. Она промелькнула передо мной и через
мгновение исчезла в огне камина.
Что-то сломалось внутри меня, точно в душе открылись шлюзы,
бурный поток чувств вырвался наружу и заставил напрячься каждый мускул моего
усталого тела. Я вскочил на ноги и поспешно отступил назад, подальше от него.
«Ты сошел с ума? – спросил я, изумленный собственными
гневом и отчаянием. – Мы оба, ты и я, бессмертны, вечны; каждую ночь мы
черпаем наше бессмертие в человеческой крови; здесь, на столе, среди
заключенного в толстые тома многовекового знания сидит ребенок, такой же демон,
как и мы сами. И ты еще спрашиваешь, почему я стараюсь понять смысл нашего
существования, почему обращаюсь к сверхъестественным силам, почему ищу их! Я
видел свое превращение и могу поверить во что угодно! Разве не так? Да, я
запутался, я готов принять даже самую невероятную истину из всех когда-либо
слышанных мною: в нашем существовании вообще нет никакого смысла!»
Я попятился к двери, прочь от его удивленного лица, руки,
парящей в воздухе возле неподвижных губ, пальцев, сжатых так сильно, будто он
хотел пронзить ногтями собственную ладонь.
«Не уходи! Вернись», – прошептал он.
«Нет, не сейчас, – сказал я. – Позволь мне уйти.
На время… позволь мне уйти… Ничто не изменилось. Просто я должен пережить твои
слова…»
На пороге я оглянулся. Клодия смотрела на меня, сложив руки
на коленях. Потом нежно и печально улыбнулась, махнула рукой: уходи.
Мне хотелось выбраться из театра, очутиться среди старинных
улиц и просто идти куда-нибудь, чтобы прийти в себя. Но у меня не было сил;
двигаясь на ощупь в темноте по каменному коридору, я совершенно растерялся.
Наверное, просто не мог собраться с духом и сделать над собой усилие, моя
собственная воля отказывалась повиноваться мне. Я подумал, что смерть Лестата,
если он, конечно, умер, была бессмысленной жертвой. Я часто думал о нем,
вспомнил и теперь, но с теплотой и сожалением. Он был такой же потерянный и
одинокий, как мы все. Он не прятал от нас никакой тайны, просто сам ничего не
знал. Ему нечего было знать. Я не мог разобраться в своих мыслях, но уже начал
понимать, что напрасно ненавидел Лестата. Я сидел на ступеньках лестницы в
полумраке, спиной к приоткрытой двери зала, и тупо смотрел на собственную расплывчатую
тень на грубом, шероховатом полу. Внутренний голос шептал мне: «Усни». И еще
отчетливее: «Забудь обо всем». Но я не предпринял ни малейшей попытки встать и
вернуться в гостиницу, хотя мне хотелось туда; я вспомнил, как там свежо и
спокойно; там, среди милой и недолговечной роскоши, я смогу забыться,
опуститься в мягкое бархатное кресло, положить ноги на каминную решетку и
смотреть, как языки пламени лижут мраморные изразцы, и видеть в бесчисленных
зеркалах не вампира, а усталого и задумчивого человека…
«Беги туда, – уговаривал я сам себя, – беги прочь
от всего, что держит тебя здесь». И снова я подумал о Лестате.
«Я был несправедлив к нему. Я напрасно его
ненавидел», – повторял я шепотом, стараясь вытянуть мысль из темных глубин
сознания, чтобы она обрела законченную форму, понятную для меня самого. Мой
шепот походил на тихое шуршание сухих листьев и эхом отдавался под каменными
сводами лестницы.
Вдруг из темноты отозвался другой, нечеловеческий голос,
тусклый и ровный:
«О чем ты? Почему ты был несправедлив к нему?»
Я обернулся так резко, что перехватило дыхание. Вампир сидел
рядом со мной, совсем близко.
Я не поверил своим глазам: это был тот мрачный шут, которого
Арман называл Сантьяго.
Ничто в нем не напоминало прежнего жестокого злодея, хотя
совсем недавно именно он напал на меня и Арман его ударил. Его черные волосы
слегка растрепались, с губ исчезла коварная ухмылка. Он пристально глядел на
меня.
«Это касается только меня одного», – ответил я, и мой
страх отступил.
«Но ты назвал имя, я слышал», – сказал он.
«Имя, которое я не желаю повторять», – ответил я,
избегая его внимательного взгляда. Я понял, как ему удалось одурачить меня и
подобраться так близко: он бесшумно подкрался сзади, согнувшись, и его тень
совпала с моей тенью. Я тут же представил, как он скользит вниз по лестнице за
моей спиной, и мне стало не по себе. Его присутствие тревожило меня, я ему не
доверял. Арман умел гипнотизировать, подчинять своей власти, но он всегда
старался быть честным, понимал меня без слов. А этот вампир был насквозь лжив,
и я инстинктивно чувствовал его силу, едва ли не равную силе Армана, но
разрушительную и грубую.
«Ты приехал в Париж, чтобы отыскать нас, а теперь сидишь
один на темной лестнице… – сказал он мирно и дружелюбно. – Почему бы
тебе не подняться к нам? Пойдем, расскажи нам о нем; я знаю его, я узнал
это имя».
«Ты не знаешь и не можешь его знать. Это был простой
человек», – соврал я, повинуясь скорее чутью, чем разуму. Почему-то я не
хотел, чтобы он знал о Лестате и его смерти.
