«Но почему ты так взволнован? – обратился он ко
мне. – Ведь все, что я сказал, для тебя не новость».
«Позволь мне объяснить, – начал я. – Я знаю, ты не
просто вампир, ты учитель, и я бесконечно уважаю тебя. Но твоя отрешенность
недоступна мне. Я никогда не был и, наверное, никогда не буду таким, как ты».
«Я понимаю тебя, – Арман кивнул. – Я смотрел на
тебя во время спектакля и видел, как ты страдал, сочувствовал девушке и жалел
ее. Я предложил тебе кровь Дэниса, ты и его жалел. Всякий раз, убивая, ты
умираешь сам, потому что думаешь, что заслуживаешь смерти, и ничто не может
переубедить тебя. Твоя душа полна любви и стремления к справедливости. Как же
ты можешь называть себя творением дьявола?!»
«Я грешен, бесконечно грешен, как и любой вампир на земле!
Убил множество людей и буду убивать и дальше. Я принял этого юношу, Дэниса,
хотя даже не знал, умрет он или нет».
«Но разве это значит, что ты такой же грешник, как другие
вампиры? Разве не существует различных степеней зла? Или ты думаешь, что зло –
это огромная, чудовищная пропасть, однажды соскользнув в которую, ты будешь
неизбежно падать в скрытые вечным мраком глубины?»
«Да, так я и думаю. Может, это и неразумно, но вокруг меня
только черная пустота, и нет мне утешения».
«Ты просто не хочешь быть честным до конца, – возразил
он, и в первый раз я уловил в его голосе проблеск какого-то чувства. – Ты
же понимаешь, что добродетель бывает разная. Добродетель ребенка – в его
невинности, добродетель монаха – бескорыстие, самопожертвование и служение
Богу. Есть добродетель святых и добродетель домашних хозяек. Разве они ничем не
отличаются друг от друга?»
«Да, отличаются. Но все они бесконечно далеки от
зла», – ответил я.
Раньше я никогда об этом не думал, и только теперь, в
разговоре с Арманом, мои самые затаенные чувства обрели форму и превратились в
слова. Наверное, мой разум тогда был слишком слаб, и только чужая воля побудила
меня связно мыслить, извлекать правду из хаоса страстей и страданий. Чужая воля
направляла меня. И я вдруг ясно понял, что больше не одинок. Без всякого
внутреннего сопротивления вспомнил прошлое; заново пережил тот миг, когда стоял
у лестницы лицом к лицу с Бабеттой, ослепленный ее ненавистью; вспомнил жизнь с
Лестатом и вечное раздражение против него; страстную, обреченную привязанность
к Клодии – и я понял, что это только маска, под которой я скрывал свое
одиночество, что моя любовь к ней имеет те же корни, что и желание убивать. И
мой разум проснулся, я снова жадно хотел узнать правду, несмотря на собственные
слова: «Вокруг меня только черная пустота, и нет мне утешения».
Я посмотрел на Армана, его огромные карие глаза на сияющем,
навеки юном лице пристально изучали меня. Мне почудилось, что мир вокруг пришел
в медленное движение; так же было в том зале с фресками – предчувствие
видения, – и во мне пробудилось желание такое неистовое, что само обещание
его выполнения таило в себе невыносимую возможность разочарования. Меня мучил
древний, страшный вопрос – что есть зло?
Я сжал голову руками, как делают люди в минуты страдания, но
разве человек в силах унять эту боль?
«Что же такое зло? – Арман словно прочитал мои
мысли. – Разве можно один раз сойти с пути истинного и в мгновение ока
стать таким же грешником, как выходец из черни, заседающий в революционном
трибунале, как самый жестокий из римских императоров? Разве для этого
достаточно разок пропустить воскресную мессу или попрать тело Христово? Или
украсть краюху хлеба… или переспать с женой соседа?»
«Нет… – я покачал головой. – Нет».
«Если зло существует в этом мире, но не различается по
степеням греховности, стало быть, достаточно совершить один-единственный грех,
чтобы оказаться навеки проклятым. Разве не к этому сводится смысл твоих слов?
Если Бог есть и…»
«Я не знаю, есть ли он, – перебил я Армана. – Но
судя по тому, что я видел… Бога нет».
«Значит, нет и греха, и зла тоже нет».
«Это не так, – возразил я. – Потому что если Бога
нет, то мы – высшие разумные существа во всей вселенной. Только нам одним дано
видеть истинный ход времени, дано понять ценность каждой минуты человеческой
жизни. Убийство хотя бы одного человека – вот что такое подлинное зло, и не
важно, что он все равно умрет – на следующий день, или через месяц, или спустя много
лет… Потому что если Бога нет, то земная жизнь, каждое ее мгновение – это все,
что у нас есть».
Арман откинулся назад, словно решив на время прервать
беседу. Щурясь, он смотрел на огонь. Впервые он отвел взгляд в сторону, и я
смог спокойно рассмотреть его. Он долго сидел молча, и я как будто видел
движение его мыслей, они словно плыли по воздуху, как кольца табачного дыма. Я
не мог их прочитать, но чувствовал их мощь, их силу. Мне даже виделось свечение
вокруг его головы; его лицо казалось молодым, но это ничего не значило, потому
что он был бесконечно старый и мудрый. Вряд ли я смогу это описать: чистые,
юные черты лица и глаза, невинные, но полные многовекового опыта.
Он поднялся из кресла, непринужденно сцепил руки за спиной и
обратил взгляд на Клодию. Я понимал, почему она все время молчала. Наш разговор
был не для нее. Но я знал, что и она оказалась во власти могущественных чар
Армана. Она ждала своего часа, слушала и запоминала. Их взгляды скрестились. Он
владел каждой клеточкой своего тела, поднялся на ноги так легко, без мелких
человеческих жестов и движений, рожденных необходимостью, или привычкой, или
неуверенностью в себе. Глядя на Клодию, он застыл в сверхчеловеческой
неподвижности, и то же самое произошло с ней: она стала похожа на каменное изваяние,
она тоже умела владеть своим телом. Они смотрели друг другу в глаза, и между
ними возник контакт, некое высшее понимание, недоступное мне. Я сейчас для них
был всего лишь суетным и вечно колеблющимся существом, как любой смертный для
меня. Арман повернулся ко мне, и я понял: он уже знает, что она не согласна с
моим пониманием зла, хотя они не произнесли ни слова.
Он заговорил, глядя на огонь:
«Значит, есть только одно зло».
«Да», – отозвался я, и этот главный вопрос снова
заставил меня забыть обо всем.
«Да, это так», – ответил он, и это было как удар,
ввергнувший меня в пучину отчаяния и безысходной тоски.
«Значит, Бога нет… тебе ничего неизвестно о его
существовании?»
«Ничего!» – подтвердил он.
«Ничего!» – ошеломленно повторил я, даже не пытаясь скрыть
свою наивность и жалкий человеческий страх.
«Ничего».
«И никто из здешних вампиров ничего не знает про Бога или
дьявола?»
