Я перевернул карточку и обнаружил приписку: «Приводи с собой
очаровательную малютку. Мы будем рады встрече с вами. Арман».
Я не сомневался: приписка сделана рукой того, кто вручил мне
приглашение. До рассвета оставалось совсем мало времени, нужно было добраться
до гостиницы и рассказать обо всем Клодии. Я так быстро бежал по ночным улицам
и бульварам, что редкие прохожие не успевали заметить промчавшуюся мимо тень.
В Театр вампиров пускали только по приглашениям. Швейцар
внимательно изучил мою карточку, прежде чем пустить нас внутрь. Шел дождь.
Мужчина и женщина мокли у закрытой билетной кассы; на сморщенных афишах вампиры
в накидках, похожих на крылья летучих мышей, тянули руки к обнаженным плечам
своих жертв; многочисленные пары спешили войти в переполненное фойе. Я сразу
увидел, что в толпе только люди. Ни одного вампира, кроме нас. Даже швейцар
оказался человеком. Мы вошли в театр и очутились в самой гуще светской болтовни
и мокрых плащей, женские руки в перчатках поправляли широкие поля шляп и
влажные локоны всех цветов и оттенков. Полный лихорадочного возбуждения, я
протиснулся в тень, поближе к стене. Мы с Клодией уже утолили голод, но только
затем, чтобы наши глаза не горели слишком откровенно, а лица не выглядели
чересчур бледными на оживленной и ярко освещенной улице. Поспешно выпитая кровь
только растревожила меня, но у нас не было времени. Эта ночь предназначалась не
для убийства. То была ночь откровений, чем бы она ни закончилась. Это я уже
твердо знал.
Толпа теснила нас со всех сторон, и вдруг открылись двери
зала. Молоденький юноша протолкнулся к нам и поманил за собой, указывая мимо
плеч и голов на ступеньки лестницы, ведущей наверх. Нам отвели одну из лучших
лож в театре, и, хотя свежая кровь не сделала мое лицо похожим на человеческое,
да и Клодия, которая не слезала с моих рук, не превратилась в обычного ребенка,
наш провожатый не обратил на это никакого внимания. Напротив, он гостеприимно
улыбался, откинув в сторону портьеру, за которой перед медными поручнями
ограждения стояли два кресла.
«У них слуги-люди… Ты думаешь, это допустимо?» – спросила
Клодия шепотом.
«Лестат никогда не доверял таким рабам», – ответил я и
посмотрел вниз: партер заполнялся, очаровательные шляпки плыли по проходам
между обитых шелком кресел. Обнаженные плечи дам светились матовым блеском на
балконе, в лучах газовых ламп искрились и сверкали бриллианты.
«Постарайся хоть один раз в жизни проявить хитрость и
осторожность, – еле слышно прошептала Клодия, низко наклонив голову, чтобы
не было видно лица. – Забудь, что ты джентльмен».
Свет потихоньку стал гаснуть, вначале на балконе, а затем и
в партере. В оркестровой яме появились музыканты. Внизу длинного занавеса из
зеленого бархата вспыхнул одинокий огонек. Он окреп, вырос, ярко осветил пустую
сцену, и зрители растворились в полумраке, только сверкали драгоценные камни на
кольцах, браслетах и подвесках. Шум в зале становился глуше, эхо под сводами
повторило чей-то одинокий кашель, и наконец все стихло. В ту же секунду
раздались неторопливые, ритмичные удары тамбурина, к ним присоединился тонкий,
высокий голос деревянной флейты, вплетавший в резкое металлическое позвякивание
бубенцов призрачную мелодию, выплывшую, казалось, из глубины средних веков.
Вступили струнные, отрывистыми аккордами подчеркивая мерный звон тамбурина.
Пение флейты стало громче, в нем слышались грустные, меланхолические нотки.
Музыка очаровывала, влекла за собой, публика сидела притихшая, объединенная
потоком печальных звуков, полных неземной красоты и гармонии. Бесшумно поднялся
занавес. Свет рампы загорелся сильней, сцена превратилась в густой лес. Лучи
играли на густой листве пышных зеленых крон. Сквозь деревья проступали
очертания низкого каменистого берега ручейка, вода весело искрилась и сверкала,
словно освещенная солнечными лучами. Весь этот живой трехмерный мир был создан
мастерской рукой художника на тонком шелковом полотне, слегка трепетавшем при
каждом, даже самом слабом, движении воздуха.
Отдельные хлопки, приветствовавшие появление чудесной
иллюзии, переросли в короткую бурю аплодисментов. На сцене возникла темная
фигура, она быстро двигалась между стволами деревьев и, как по волшебству,
очутилась в ярком пятне света. В одной руке актер нес отливавшую серебром
небольшую косу, подчеркнуто демонстрируя ее публике, а другой удерживал перед
невидимым лицом маску на тоненькой палочке, изображавшую ужасный облик Смерти –
голый череп.
В зале раздались негромкие, сдержанные восклицания. Перед
ошеломленными зрителями на опушке леса стояла сама Смерть, небрежно поигрывая
своим отвратительным орудием. Моя душа отозвалась без страха, но с каким-то
иным чувством, подобным тому, которое испытывали зрители, глядя на волшебное
очарование хрупких декораций, на мистическую тайну, окутывавшую ярко освещенную
сцену, где фигура в широком черном плаще разгуливала с грациозностью грозной
пантеры, вызывая в зале невольные возгласы, вздохи и благоговейный шепот.
Движения первого персонажа были полны завораживающей силы,
как и четкий ритм музыки. За спиной Смерти показались другие фигуры, темные и
призрачные. Первой на свет вышла безобразная старуха, высохшая и согбенная под
тяжестью лет. Она с трудом несла большую корзину с цветами и плелась, едва
волоча ноги. Ее мелко трясущаяся голова покачивалась в такт музыке и
стремительным движениям ангела Смерти. Увидев его, она попятилась, поставила
корзину на землю, опустилась на колени и молитвенно сложила руки. Она казалась
измученной и истощенной. Опустила голову в ладони, словно хотела заснуть. Но то
и дело, встрепенувшись, она умоляюще тянулась всем телом к черной фигуре
Смерти. Та подошла к ней, наклонилась, заглянула в старческое, морщинистое
лицо, затененное седыми космами спутанных волос, и отшатнулась, помахав перед
собой рукой, точно отгоняя неприятный запах. Публика отозвалась неуверенным
смехом. Старая женщина поднялась с колен и приблизилась к Смерти.
Печальная мелодия сменилась разнузданной джигой, они кругами
бегали по сцене. Старуха гонялась за Смертью, но та забилась в темноту под
могучими стволами и исчезла: накрыла лицо плащом и словно слилась с деревьями.
Старуха разочарованно вздохнула, печально подхватила корзину и поплелась со
сцены. Музыка замедлилась и смягчилась. Публика смеялась. Мне это все не
понравилось. В действие вступили другие, и у каждого была своя мелодия: убогие
калеки на костылях и жалкие нищие в рубищах. Все они устремлялись к Смерти, но
она ускользала от них, уворачивалась с томными жестами непреодолимого
отвращения. В конце концов все они были изгнаны со сцены. Смерть проводила их
и, небрежно помахав на прощание рукой, всем своим видом изобразила усталость и
скуку.
