Помню, как я негодовал, когда он продал Луизиану,
французскую колонию, Соединенным Штатам. Я давно перестал сознавать себя
французом, даже не помню когда; но я страстно хотел увидеть и узнать Европу, и
не только потому, что любил европейскую философию и литературу. Я всегда
чувствовал себя европейцем, а не американцем, и хотел вернуться к своим корням.
Я начал готовиться к предстоящему путешествию: разбирал
сундуки и шкафы, выбрасывал ненужные вещи. Мне было нужно немного, большинство
вещей можно было оставить дома до нашего возвращения.
Я твердо верил, что рано или поздно вернусь в Новый Орлеан;
может быть, перееду в новый дом, чтобы начать новую жизнь, но вернусь, потому
что не хотел прощаться с городом навсегда. Не мог и не хотел. И решил пока не
думать об этом, устремился сердцем и помыслами к Европе.
Только теперь я начал понимать, что, если пожелаю, могу
увидеть весь мир, потому что, как говорила Клодия, наконец обрел свободу.
Она уже все обдумала. Сначала мы поедем в центральную
Европу. Там, считала она, больше всего вампиров. Там мы найдем ответ, узнаем,
как жить дальше. Но больше всего она хотела встретиться и объединиться с
вампирами «своей породы». Она часто повторяла эти слова – «моей породы», и ее
голос звучал как-то особенно; я не смогу этого передать. Она повторяла, и
я чувствовал, что нас разделяет пропасть. В начале нашей совместной жизни я
думал, что она похожа на Лестата, ведь она переняла его инстинкт убивать, хотя
в остальном разделяла мои взгляды… Теперь я понимал, что в ней меньше
человеческого, чем в нас обоих. Меньше, чем мы могли представить. Она не
понимала людей, их жизнь была ей чужда, неинтересна. Наверное, поэтому она
держалась за меня. Я был не ее породы, но ближе меня у нее никого не было.
– Разве вы не могли, – вдруг сказал юноша, –
научить ее чувствовать по-человечески? Ведь вы многому ее научили.
– Зачем? – искренне удивился вампир. – Чтобы
она мучилась, как я? Согласен, я должен был поговорить с ней, должен был
предотвратить смерть Лестата. Ради себя самого. Но сам ничего не понимал.
Однажды сбившись с пути истинного, я уже не был уверен ни в чем.
Молодой человек кивнул.
– Извините, я не хотел вас перебить, вы собирались
сказать что-то важное…
– Ничего особенно важного. Я только хотел сказать, что
думал о будущем путешествии и почти забыл про смерть Лестата. Меня, как и
Клодию, вдохновляла возможность встречи с другими вампирами. Я хотел снова обрести
Бога. Не подумайте, я ни одной секунды не отрицал его существования. Просто
потерял его. Бродил, как потерянный, со своим бессмертием, по этому миру
смертных.
Но наши приключения в Новом Орлеане еще не закончились. Все
началось с музыканта, друга Лестата. Он приходил к нам в тот вечер, когда я был
в соборе, никого не застал и вернулся на следующий день. Слуги уже разошлись, и
мне самому пришлось отворять дверь.
Я был потрясен. Он страшно похудел, на бледном лице
лихорадочно блестели влажные глаза. Он не скрывал отчаяния. Я сказал, что
Лестат уехал из города. Он сперва отказался поверить, а потом начал говорить,
что Лестат не мог уехать просто так, что должен был оставить записку или
что-нибудь еще. Потом он повернулся и пошел по Рю-Рояль, разговаривая с самим
собой и ничего вокруг не замечая. Я догнал его около фонарного столба.
«Подождите, он оставил для вас кое-что», – обратился я
к юноше, нащупывая бумажник.
Я не знал, сколько у меня с собой денег, но решил отдать ему
все, думал, что это его хоть немного успокоит. Я вытащил банкноты – несколько
сотен долларов – и вложил их ему в руку, такую худую, что сквозь бледную кожу
просвечивали голубые прожилки сосудов. Он очень оживился, но скоро я понял, что
дело не в деньгах.
«Значит, он вспомнил обо мне! – воскликнул он, сжимая
деньги, словно драгоценную реликвию. – Наверняка он говорил вам еще
что-нибудь про меня!»
Огромные глаза умоляюще смотрели на меня. Я ответил не
сразу, потому что вдруг увидел две ранки у него на шее, две маленькие
пунктирные царапинки – справа, повыше грязного воротничка. Он стоял, сжимал
деньги в трясущейся руке и не обращал внимания на вечернюю уличную толчею, на
людей вокруг нас.
«Спрячьте деньги, – прошептал я. – Он просил
передать, чтобы вы не бросали музыку».
Он явно ждал чего-то еще.
«Да? И это – все?» – спросил он.
Я не знал, что еще сказать. Был готов придумать что угодно,
лишь бы он успокоился и больше не приходил к нам. Мне больно было говорить о
Лестате, слова замирали на губах. И я не мог понять, откуда взялись эти ранки.
В конце концов я понес полную чушь: Лестат просил передать ему привет и
наилучшие пожелания, он уехал на пароходе в Сент-Луис, потому что скоро будет
война и он должен спешно закончить какие-то дела, но обещал вернуться… Музыкант
с жадностью ловил каждое слово. Он весь дрожал, пот выступал у него на лбу, он
не хотел меня отпускать. Наконец он прикусил губу и сказал:
«Но почему он уехал?»
Все мои старания были напрасны.
«Что случилось? – спросил я напрямик. – Что вам
нужно от него? Не сомневаюсь, он хотел бы, чтобы я…»
«Он был моим другом!» – перебил он меня. Его голос дрожал от
обиды.
«Вы нездоровы, – сказал я. – У вас что-то вот
здесь… – я указал на ранки, внимательно следя за каждым его
движением, – на горле». Он даже не понял, о чем я говорю, нащупал пораненное
место и потер его ладонью.
«Не знаю. Должно быть, москиты. Их полно кругом. – Он
отвернулся и добавил: – Больше он ничего не говорил?»
Я долго стоял и смотрел ему вслед. Толпа расступалась перед
тощей, нелепой, черной фигурой. Дома я рассказал Клодии о странных ранках на
шее музыканта.
Это была наша последняя ночь в Новом Орлеане. Завтра, ближе
к полуночи, мы поднимемся на борт корабля; на рассвете следующего дня он
отплывет в Европу. Мы решили вместе погулять по городу. Она шла рядом со мной,
тихая и нежная; теперь ее глаза всегда были печальны, словно пролитые слезы
оставили в них свой след.
«Откуда же эти ранки? – спросила она. – Лестат пил
его кровь во сне или с его согласия? Я просто теряюсь в догадках…»
«Наверное, одно из двух».
Я сам ничего не мог понять.
Я вспомнил, как Лестат сказал Клодии, что нашел человека,
который будет лучшим вампиром. Неужели он говорил всерьез?
«Теперь это уже не важно, Луи», – напомнила она. Нам
предстояло проститься с городом. Мы свернули с Рю-Рояль, пошли прочь от толпы.
Город обнимал меня, я внимал ему всей душой и не хотел верить, что это наша
последняя ночь.
