– Новая, прекрасная жизнь… Что означает смерть для
того, кому суждено дожить до конца света? Да и что такое «конец света», как не
пустая фраза, потому что никто толком не знает, что представляет собой этот
свет. Я пожил в двух столетиях. Видел, как новое поколение создает новые
прекрасные иллюзии, а следующее их безжалостно развенчивает. Я сам давно
перестал строить воздушные замки и жил сегодняшним днем; вечно юный и вечно
древний, я представлялся самому себе чем-то вроде часов, тикающих в пустоте:
лицо-циферблат выкрашено в белый цвет, глаза глядят в никуда; вырезанные из
слоновой кости руки-стрелки показывают время ни для кого… в лучах первородного
света, который существовал еще до начала мира, до того, как Господь отделил
свет от тьмы. Тик-так, тикают самые точные часы, в пустой комнате размером со
вселенную.
Я шел по улицам один, мои ладони хранили запах волос Клодии,
запах ее платья; вечерняя темнота расступалась перед моими глазами на много
шагов вперед. Вдруг я понял, что стою перед собором. Что такое смерть, если
тебе суждено дожить до конца света? Я подумал о смерти брата, вспомнил его
четки, запах ладана и воска; вспомнил, как его отпевали, и мне захотелось снова
услышать пение хора, стройные голоса женщин, стук четок. Все это было как будто
вчера, так ясно и осязаемо… Я шагнул вперед, навстречу темной громаде собора.
Двери были не заперты, в щель пробивался слабый, мерцающий
свет. Была суббота, люди пришли исповедаться перед воскресной мессой и
причастием. Я заглянул внутрь. Тускло горели свечи. Вдали из теней выплывал
алтарь, осыпанный белыми цветами. Раньше на месте этого собора была маленькая
церковь, именно в ней отпевали брата. Я вдруг понял, что с тех пор ни разу не
бывал в храме, не поднимался по каменным ступеням… Толкнул дверь и вошел.
Страха не было. Наоборот, я ждал с надеждой, что стены
содрогнутся, что пол уйдет у меня из-под ног. Я вступил под темные своды и
увидел далеко впереди, на алтаре, слабый блеск дароносицы. И вспомнил, что
однажды чуть было не зашел сюда во время службы; окна тогда ярко светились и
пение плыло над Джексон-сквер. Но в тот раз я не решился войти: подумал, а
вдруг в храме меня подстерегает опасность, о которой не успел рассказать
Лестат, вдруг провалюсь сквозь землю, или меня поразит удар молнии. Меня и
тогда тянуло войти, но я заставил себя даже не думать об этом и пошел прочь от
искушения, от распахнутых дверей и хора, слившего сотни голосов воедино. Я нес
тогда Клодии подарок, куклу в подвенечном уборе: взял ее из темной витрины
магазина; она была в большой красивой коробке, перевязанной лентами. Кукла для
Клодии. Я вспомнил, как прижимал ее к груди, и, шагая прочь, слышал за спиной
тяжелое дыхание органа, и глаза у меня болели от слепящего света тысячи свечей.
Я вспомнил тот день, и как я тогда боялся даже взглянуть на
алтарь, услышать звуки Pange Lingua.
[2]
И снова подумал о брате.
Вдруг я увидел гроб, он плыл по проходу, следом шли скорбящие. Теперь я ничего
не боялся, но хотел, чтобы мне стало страшно, чтобы что-то случилось… Я
медленно пробирался вперед вдоль темных каменных стен. Было сыро и холодно,
хотя на улице стояла жара. И опять вспомнил про куклу. Где она сейчас? Клодия
годами с ней играла. Я вдруг понял, что судорожно шарю в воздухе руками в
поисках этой куклы и не могу, не могу ее найти, как в кошмарном сне, когда
двери не открываются, не задвигается ящик комода, а ты снова и снова
бессмысленно бьешься головой о стену и не можешь понять, почему ничего не
получается, почему шаль, наброшенная на спинку стула, рождает в тебе
смертельный ужас.
Я очнулся. Длинная очередь прихожан выстроилась в
исповедальню. Вот из кабинки вышла женщина. Мужчина, первый в очереди,
отчего-то замешкался. Я заметил его краем глаза, даже сейчас глаза вампира не
подвели меня. Обратившись к нему лицом, чтобы получше рассмотреть, встретился с
его пристальным взглядом и поспешно повернулся спиной. Я услышал, как закрылась
за ним дверь исповедальни, прошел вперед по проходу, устало опустился на пустую
скамью и едва удержался, чтобы по старой привычке не преклонить колени. Меня,
как простого смертного, терзали сомнения. Я закрыл глаза и попытался ни о чем
не думать. Просто смотри и слушай, повторял я себе. Полумрак собора полнился
звуками: шепот молящихся, тихий стук четок, вздохи женщины, преклонившей колени
перед распятием. Запах крыс поднимался из-под деревянных скамеек. Одна шуршала
где-то подле резного деревянного алтаря, у статуи Девы Марии. На алтаре золотом
блестели подсвечники; стебель хризантемы сломался под тяжестью огромного
цветка, капли воды сияли на белых, спутанных лепестках. Горький запах хризантем
плыл над алтарем, над статуями Мадонны, Христа и святых. Я смотрел на статуи и
не мог отвести глаз: эти безжизненные лица, слепые взгляды, пустые руки,
неподвижные складки одежды… Вдруг меня свела страшная судорога, я качнулся
вперед, схватился за спинку скамейки, чтобы не упасть.
«Это же кладбище, – подумал я, – мертвые гипсовые
фигуры, полые каменные ангелы». – Я поднял голову, и там, над алтарем,
передо мной возникло видение, необычайно ясное и живое. Я увидел себя: вот я
поднимаюсь по ступеням алтаря, открываю дароносицу, мои руки, руки чудовища,
берут ковчежец со Святыми Дарами и бросают белые облатки на ковер;
я попираю их ногами, топчу, и Тело Христово превращается в прах. Я встал,
но видение не исчезло, и я уже знал, в чем его смысл.
В этом храме не было Бога, только статуи, эти каменные
истуканы; сверхъестественные же силы воплощались только во мне. Я здесь один,
высшее, бессмертное существо, и спокойно стою под этой крышей. Одиночество,
граничащее с безумием. Собор рассыпался на глазах, как карточный домик, статуи
святых качались и падали. Крысы жадно грызли Тело Христово, бегали по скамьям.
Огромная крыса с чудовищным хвостом вцепилась в полусгнивший парчовый покров
алтаря, подсвечники падали на осклизлые камни пола. Я стоял и смотрел.
Невредимый. Бессмертный. Я коснулся гипсовой руки Девы Марии, и она рассыпалась
в пыль у меня в ладони.
Я стоял посреди руин города, посреди огромной пустыни, даже
река застыла, и вмерзли в лед обломки кораблей… И увидел: прямо ко мне между
этих развалин медленно движется похоронная процессия; страшные, бледные мужчины
и женщины, их черные одежды развеваются, глаза горят адским пламенем. Впереди
на катафалке катился гроб. По мраморным глыбам разрушенного собора сновали
крысы. Процессия приближалась, и я узнал Клодию; ее глаза смотрели из-под
густой черной вуали, рука, затянутая в перчатку, сжимала молитвенник в черном
переплете, другую руку она опустила на гроб. Я заглянул в гроб и похолодел: под
стеклянной крышкой лежал скелет Лестата; сморщенная кожа вросла в кости, зияли
пустые дыры глазниц, спутанные пряди светлых волос покоились на белой атласной
подушке.
Процессия остановилась. Сопровождающие беззвучно расселись
по пыльным скамьям. Клодия вышла вперед, повернулась к ним лицом, открыла
молитвенник. Откинув вуаль, она пристально посмотрела на меня, ее палец
указывал на раскрытую страницу книги.
